Столица: Осло
Территория: 385 186 км2
Население: 4 937 000 чел.
Язык: норвежский
История Норвегии
Норвегия сегодня
Эстланн (Østlandet)
Сёрланн (Sørlandet)
Вестланн (Vestandet)
Трёнделаг (Trøndelag)
Нур-Норге (Nord-Norge)
Туристу на заметку
Фотографии Норвегии
Библиотека
Ссылки
Статьи

«Хеймскрингла» и Снорри

«Круг земной, который населен людьми, сильно изрезан; большие моря врезаются в землю из океана». Такими словами начинается знаменитая «Хеймскрингла» (или «Саги о норвежских конунгах»). «Heimskringla» — Kringla heimsins — название происходит от первых двух процитированных слов. Произведение это представляет собой крупнейший памятник скандинавской литературы XIII в. и одно из самых замечательных творений исторической мысли средневековой Европы. И по художественным достоинствам, и по спокойной объективности изображения событий, и по степени свободы от церковной идеологии «Хеймскрингла» стоит особняком среди подобного рода трудов той эпохи. Классической ясностью и живостью изложения материала она скорее напоминает творения греко-римской историографии.

На первый взгляд может показаться удивительным, что «Хеймскрингла» возникла не в центре цивилизованной Европы, а на далекой ее периферии. Но это-то как раз и объясняет появление такого необычного памятника. В Западной Европе XIII век — время «высокой» схоластики и университетской науки, время Фомы Аквинского и Альберта Великого, Роджера Бэкона и Сигера Брабантского, время интенсивного освоения античного философского наследия и подготовки Ренессанса в Италии, появления «Романа о Розе» и расцвета куртуазной поэзии. К моменту написания «Хеймскринглы» наивысший подъем средневековой западноевропейской исторической мысли остался уже позади: крупнейшие памятники христианского исторического символизма были созданы в XII в., Оттон Фрейзингенский умер в 1158 г., Иоахим Калабрийский — в 1202. На Юге христианство уже раздиралось борьбой городской ереси против папской ортодоксии, а на Севере оно еще не вытеснило языческий миф.

Если «Хеймскрингла» во многих отношениях выпадает из ряда типичных для того времени исторических сочинений, то всеми своими корнями она уходит в толщу исландской культуры XII и XIII столетий. В этот период исландцы создали или записали немало уникальных литературных произведений. Песни о богах и героях, объединяемые в цикл «Старшей Эдды», поэзия скальдов, трактаты о мифологии и поэтическом искусстве («Младшая Эдда») донесли до нас богатейшую скандинавскую мифологию; в сагах об исландцах (родовых сагах) запечатлены повседневная жизнь и мировидение людей эпохи кризиса и распада родового общества; в королевских сагах излагается история скандинавских народов с древнейших времен до XIII в. Все эти памятники возникли в исключительной и неповторимой обстановке. Когда на территории Европы торжествовал феодализм, развивались города и бюргерство, когда в духовной жизни господствовала церковь, маленький народ, населявший заброшенный на краю мира остров, сохранял духовное наследие германско-скандинавской древности, сберегал традиционные идеалы и ценности архаического общества. Хотя и в Исландии в то время в официальной жизни утвердился католицизм, он оставался относительно тонким поверхностным пластом общественного сознания; глубже располагался мощный слой совсем иных представлений о мире и о человеке, слабо затронутых новыми влияниями и идеологическими концепциями.

Исландская литература этой эпохи стоит на грани народного творчества и индивидуального авторства, и в таком ее своеобразии коренится источник удивительных колебаний в ее оценке наукой нового времени: одни исследователи видят записи преданий германской старины в тех же самых произведениях, в которых другие находят плод ученых разысканий средневековых «антикваров»; то, что часть литературоведов принимает за порождение чуть ли не варварского сознания, иные считают признаками своего рода модернизма и изысканной манерности.

Королевские саги (или саги о конунгах) — разновидность саг, но в отличие от родовых саг они повествуют не о заурядной жизни исландских бондов — сельских хозяев, с их семейными заботами и родовыми конфликтами, а о событиях «большой истории», о жизни и деяниях норвежских конунгов, а заодно и об истории других государств и народов, с которыми скандинавы приходили в соприкосновение. Представляют ли королевские саги продукт ученой историографии средних веков, выражающей определенную политическую тенденцию, или же они остаются в рамках жанра исландской саги и подчиняются основным ее закономерностям, которые, в частности, исключают прямое высказывание автором или рассказчиком своего личного отношения к происходящему и предполагают беспристрастное изложение фактов? Этот вопрос давно вызывает споры в науке, и по нему были высказаны прямо противоположные точки зрения. Нам предстоит в этом разобраться.

Рядом исследований установлено, какие источники использованы при написании «Хеймскринглы». Что же касается ее автора, то предполагается, что им был Снорри Стурлусон, знатный и богатый исландец, крупный политический деятель, автор трактата о скальдической поэзии — «Эдды» (обычно этот трактат именуют «Младшей Эддой» в отличие от «Старшей Эдды»), нескольких стихотворений и, возможно, «Саги об Эгиле», повествующей о крупнейшем исландском скальде X в. Уверенности в том, что Снорри написал «Хеймскринглу», нет, но нет и причин приписывать ее авторство кому-то другому. Впервые Снорри назван автором «Хеймскринглы» в ее переводах на датский язык в XVI в.

*

Заселение Исландии выходцами из Норвегии и других Скандинавских стран, а также из скандинавских колоний на Британских островах произошло в конце IX— начале X в. В то время на территории почти всей Европы складывался феодальный строй; исподволь он начинал развиваться в Норвегии, Дании и Швеции. Исландское же общество оставалось в стороне от процессов классообразования и формирования государства: оно состояло из свободных хозяев — бондов, живших на хуторах. Существовало лишь одно общеисландское учреждение — альтинг, судебное собрание, на котором решались споры и обсуждались вопросы, представлявшие общий интерес. Хотя в 1000 г. (или 999?) решением альтинга было принято христианство, оно не наложило глубокого отпечатка на общественную и духовную жизнь страны, и католическое духовенство не играло здесь самостоятельной роли. Обычно священники находились в зависимости от влиятельной верхушки бондов, назначались и смещались ими. Естественно, церковь не пользовалась высоким авторитетом, главное же — у нее отсутствовал в Исландии такой могущественный союзник и покровитель, как государственная власть.

Значительная изолированность от внешнего мира, суровые природные условия, обусловленная ими хозяйственная бедность, устойчивость традиций древнескандинавского «народоправства» способствовали длительной консервации доклассовых отношений и наследия языческой культуры в Исландии. Имущественное и социальное неравенство стало оказывать воздействие на исландские порядки лишь с XII в., когда над крестьянами возвысились наиболее знатные и могущественные семьи, собравшие в своих руках довольно крупные — по исландским масштабам, конечно, — владения и окружившие себя множеством сторонников и дружинников. Эти предводители — хёвдинги (главари) — эксплуатировали мелких арендаторов, рабов и вольноотпущенников, заправляли на местных судебных собраниях — тингах и альтинге, занимали должность законоговорителя (знатока права, который излагал и толковал его на альтинге), добиваясь принятия угодных им решений. Роды хёвдингов враждовали друг с другом, и в эту борьбу за богатства и общественное влияние втягивалось значительное количество участников.

Распри и вооруженные стычки не были новостью для исландцев, родовая месть считалась нормальным явлением в патриархальном обществе. Конфликты между отдельными лицами и семьями, нередко приводившие к взаимным убийствам, — один из центральных сюжетов саг об исландцах. Как и все другие стороны социальных отношений, месть регулировалась здесь обычаем и строгими этическими нормами: убийство оскорбителя допускалось и даже считалось необходимым для поддержания достоинства рода, но вражда должна была вестись открыто и иметь известные пределы.

Однако приблизительно с середины XII в. кровавые раздоры необычайно ожесточились. Жажда добычи и власти, обуревавшая наиболее могучих хёвдингов, сметала все на своем пути: не щадили пленников и безоружных, женщин и детей, торжественно данные клятвы и обязательства без зазрения совести нарушались. В столкновениях подчас принимали участие уже не единицы или десятки людей, как прежде, а большие отряды, насчитывавшие сотни и даже тысячи человек. В эту длительную кровавую распрю, уносившую многие жизни и разорявшую беззащитных мелких бондов, включались и священники. Церковная проповедь любви к ближнему, кротости и всепрощения не имела никакого успеха. В исландских условиях она оказывала по преимуществу отрицательное влияние: способствуя расшатыванию родовой морали и системы традиционных ценностей эпохи язычества, христианство в тот период не было способно заменить их новыми нравственными началами. Старые моральные принципы родового строя попирались, интересы отдельной семьи или личности противопоставлялись общим интересам, для достижения эгоистических целей оказывались пригодными любые средства.

Внутренняя борьба усугублялась вмешательством норвежских королей, которые издавна стремились подчинить Исландию. До начала XIII в. междоусобные войны, потрясавшие Норвегию, делали эти попытки безуспешными. Со второй четверти XIII столетия королевская власть в Норвегии упрочилась. Король Хакон Хаконарсон стал поддерживать одних исландских хёвдингов против других, способствуя разжиганию вражды между ними, с тем чтобы прибрать, наконец, к рукам страдавшую от анархии страну.

Снорри Стурлусон был одним из главных действующих лиц истории Исландии критического периода — периода упадка и надвигавшейся гибели исландского «народоправства».

Но именно этот период ознаменовался бурным расцветом художественного творчества. Закат «народоправства» дал наиболее зрелые плоды в области духовной жизни. Имя Снорри неразрывно связано с перипетиями политической борьбы, раздиравшей Исландию, но оно же стоит на первом месте в истории исландской культуры. Снорри нередко называют величайшим из исландцев.

Род Снорри — Стурлунги — играл решающую роль в общественной жизни Исландии конца XII и первой половины XIII в. Недаром за этим временем закрепилось название эпохи Стурлунгов. Среди предков Снорри известны такие выдающиеся исландцы, как Снорри Годи, пользовавшийся немалым влиянием, Эгиль Скаллагримссон, один из самых знаменитых исландских скальдов, жизнеописанию которого посвящена отдельная сага, Маркус Скеггьясон, скальд и законоговоритель. Родился Снорри1 в 1179 г. (или 1178?) в семье крупного бонда. Мальчиком его взял на воспитание могущественный и знатный человек Ион Лофтссон. В его усадьбе Одди Снорри приобрел обширные знания по исландскому праву, истории, поэзии и мифологии. Получив часть наследства Иона, умершего, когда Снорри исполнилось 18 или 19 лет, и увеличив свое имущество посредством выгодного брака, Снорри разбогател. Политическая активность Снорри благоприятствовала его дальнейшему обогащению, причем источники не скрывают, что он, подобно многим своим современникам-соотечественникам, отличался неразборчивостью в средствах для извлечения собственных выгод. Вскоре он стал годи, т. е. выполнял функции судьи и предводителя бондов, а затем был избран на пост законоговорителя.

Теперь Снорри превратился в самого богатого и одного из наиболее влиятельных предводителей в Исландии, но он этим не удовольствовался. В сорокалетнем возрасте он отправился в Норвегию и вступил в тесные сношения с ярлом Скули — правителем государства при малолетнем конунге Хаконе Хаконарсоне. Исследователи отмечают немалое сходство характеров Снорри и Скули: непомерное честолюбие, неразборчивость в средствах в борьбе за достижение успеха. Заслужив доверие ярла и конунга, Снорри получил от них высокие титулы лендрмана (обладателя земельного пожалованья от конунга) и придворного и при отплытии в Исландию (в 1220 г.) удостоился многих подарков от Скули, довольного хвалебной песнью, сочиненной Снорри в его честь.

Дары и отличия, пожалованные Снорри норвежскими правителями, объяснялись прежде всего их стремлением поставить под свой контроль независимую Исландию — для этого необходимо было заручиться поддержкой части ее знати, превратив ее представителей в проводников норвежского влияния. Возможно, Снорри дал в Норвегии какие-то заверения относительно своей готовности способствовать осуществлению их планов. Но если в Исландии и подозревали Снорри в уступках норвежскому государю, он сумел рассеять подозрения. Так или иначе, по возвращении на родину Снорри вторично был избран законоговорителем и занимал этот пост в течение десяти лет. Он успел нажить еще большие богатства, но вместе с ними и многочисленных опасных врагов.

В 1237 г. Снорри вновь посетил Норвегию. Скули, ставший к тому времени герцогом, по-прежнему к нему благоволил и, по слухам, возвел его в достоинство ярла. Однако обстоятельства начали оборачиваться против Снорри. Во-первых, к концу 30-х годов обострились противоречия между Скули и конунгом Хаконом, претендовавшим на самостоятельное правление. Вскоре эти трения вылились в открытую борьбу, завершившуюся поражением и гибелью герцога. Таким образом, ставка Снорри на его поддержку оказалась битой. Во-вторых, и внутренние противоречия в Исландии побудили норвежского конунга искать других сторонников своего дела среди исландских предводителей. Снорри, очевидно, не внушал ему доверия. Еще до разрыва между герцогом и конунгом Снорри, вопреки прямому запрету последнего и заручившись согласием Скули, покинул Норвегию и отплыл на родину (1239): он спешил принять участие в столкновениях между знатными родами Исландии, достигших в эти годы крайней ожесточенности и угрожавших его влиянию. Помимо всего Снорри предстояло тягаться с собственными родственниками из-за имущества, которое он со свойственной ему алчностью не желал им уступить. После гибели герцога Скули (в мае 1240 г.) Хакон Хаконарсон в письме одному из исландских предводителей Гицуру Торвальдссону, бывшему зятю Снорри, приказал доставить Снорри в Норвегию независимо от его согласия либо убить его, как повинного в измене государю, выразившейся в нарушении приказа о невыезде из Норвегии. В ночь на 23 сентября 1241 г. Гицур во главе большого отряда напал на усадьбу Снорри — Рейкьярхольт; Снорри погиб.

В 1262—1264 гг. Исландия была подчинена конунгом Хаконом Хаконарсоном и превращена в норвежскую колонию. Эпоха «народоправства», как обычно называют ранний период истории Исландии (с конца IX в., когда началось ее заселение, или с 930 г. — момента образования альтинга), завершилась.

Основные свои произведения Снорри создал, видимо, между 1220 и 1235 гг. Правда, «Сага о Стурлунгах» — главный источник сведений по истории Исландии того периода и, в частности, данных о Снорри — интересуется им преимущественно как политическим деятелем и собственником, а не как автором литературных произведений. Тем не менее она сообщает, что осенью 1230 г. его племянник Стурла Сигхватссон пользовался книгами саг, «составленных» Снорри. Считается, что сперва Снорри написал «Эдду», затем «Сагу об Олафе Святом», а затем и «Хеймскринглу», в которую включил сагу об Олафе в качестве центральной ее части.

«Хеймскрингла» не первое и не единственное историческое сочинение в обширном своде исландских литературных памятников той эпохи. Истоки исландской историографии нужно искать в утраченных ныне сочинениях полулегендарного Семунда Мудрого и в «Книге об исландцах» Ари Торгильссона. Оба эти автора жили во второй половине XI—первой половине XII в. В XII в. работали и другие исландские историки, среди них Карл Йонссон, составивший первую часть «Саги о Сверрире» — норвежском конунге последней четверти XII в. В конце XII в. появился «Краткий обзор саг о норвежских конунгах». В отличие от перечисленных историков, писавших на древнеисландском языке, монахи Одд Сноррасон и Гуннлауг Лейфссон оставили жизнеописания конунга Олафа Трюггвасона на латинском языке. По-латыни написаны и «История о древностях норвежских королей» монаха Теодрика, возможно норвежца, и анонимная «История Норвегии» («Historia Norwegiae»). Существовали жития святого конунга Олафа; из них сохранились отрывки из «Древнейшей саги», «Легендарная сага» и сага Стирмира Мудрого. К началу XIII в. относится обширная история норвежских конунгов под названием «Гнилая кожа» («Morkinskinna»). Несколько позднее была составлена «Красивая кожа» («Fagrskinna») (названия указывают, очевидно, на состояние пергаментных свитков). Остается невыясненным отношение «Красивой кожи» к «Хеймскрингле»: у этих сочинений, несомненно, общие источники, но какое из них старше и использовал ли его автор другое, — вопрос спорный. Наконец, генеалогические поэмы, воспевавшие предков знатных норвежцев, содержали сведения по истории начиная с легендарных времен. Упомянем еще саги о правителях Фарерских и Оркнейских островов, сагу о викингах из Йомсборга и родовые саги, в которых немало исторических известий.

Во всех этих и в некоторых других сочинениях собран обширный материал по истории Норвегии. Ценными данными насыщена и поэзия норвежских и исландских скальдов — современников, а подчас и участников воспеваемых ими событий.

Большая часть саг и обзоров истории Норвегии возникла, как мы видим, в Исландии. Так сложилось, что социальная память и средства ее фиксации были развиты у исландцев куда сильнее, чем в Норвегии. Исландцы («жители Туле») населяют неплодородную страну, писал в начале XIII в. датский историк Саксон Грамматик, но они «дух противопоставляют бедности», культивируя знания о происходившем в других странах и находя удовлетворение в собирании и хранении исторических фактов. Исландия на протяжении нескольких поколений поставляла Норвегии скальдов и историков. Народ, внутренняя история которого небогата крупными событиями, сумел создать могучую историческую традицию, независимую от европейской католической историографии.

Таким образом, «Хеймскрингла» появилась отнюдь не на пустом месте, и автор ее имел возможность воспользоваться трудами своих предшественников. Не является Снорри и создателем новой формы исторического повествования. Несомненно, однако, что именно в «Хеймскрингле» исландская историография достигает наивысшего своего подъема. «Хеймскрингла» — самое совершенное создание среди саг о конунгах.

«Хеймскрингла» не хроника, каких немало было написано в средние века, — это именно сага, вернее, целая серия саг, ибо каждому из норвежских конунгов (начиная с IX и до последней четверти XII в.) посвящена отдельная сага.

Сага — жанр повествования, встречающийся только в Скандинавии и преимущественно у исландцев. Особенности саги (мы имеем пока в виду сагу об исландцах, или сагу родовую) обусловлены специфическим местом, которое она занимает на грани между фольклором и литературой. С фольклором сагу сближает наличие в ней несомненных следов устной народной традиции, в частности разговорной речи, и то, что в саге совершенно не виден ее автор, манера рассказа которого не индивидуализирована и который — это особенно существенно — не осознает своего авторства. Вместе с тем, хотя саги первоначально и бытовали в устной передаче, при записи они, вероятно, подверглись известной трансформации; мы их знаем, естественно, только в той форме, в какой они были записаны (преимущественно в XIII в.).

Сага отличается исключительно спокойным и объективным стилем повествования, фактичностью изложения; в ней говорится только о событиях, о поступках, совершенных исландцами, и о речах, которыми они обменивались, но ничего не говорится об их внутренних переживаниях (они раскрываются лишь в их деяниях) и об отношении повествователя к описываемому персонажу или действию. Саги не знают вымышленных героев, все упоминаемые в них лица жили в Исландии и в других странах (поскольку и о них заходит речь) в «эпоху саг»; во всяком случае, исландцы, рассказывавшие, записывавшие и слушавшие или читавшие саги, были совершенно убеждены в подлинности этих персонажей, с которыми их нередко связывали узы родства, как и в истинности всех происшествий, упомянутых в сагах. Категория художественного вымысла или преувеличения абсолютно чужда сознанию создателей саг.

Но сага возникла в обществе, в котором историческое и художественное повествование не обособились одно от другого как различные жанры. Сага — и то и другое, и поэтому она и не история, и не роман. Живость и драматизм повествования в саге не результат продуманной художественной техники и сознательного писательского мастерства, а прямое выражение народного сознания и переживания жизни исландцами эпохи создания саг. Автор реалистического романа нового времени достигает художественной правды путем глубокого осмысления многообразной действительности и вычленения из нее определенных явлений, которые романист обобщает и сознательно претворяет в художественные образы — типы. Автор или рассказчик саги ничего не обобщает, он повествует о подлинных событиях и людях, руководствуясь лишь интересом, присущим ему и его социальной среде, к явлениям, достойным запоминания и передачи из поколения в поколение, — к поступкам предков, к родовой вражде, к встречам бондов на тингах и т. п.

Но сагу невозможно сопоставлять не только с художественной литературой нового времени, — она вряд ли вполне сопоставима и с жанрами, распространенными в одну эпоху с нею в средневековой Европе. Сага не эпос. Если в «Песни о Роланде» или в «Песни о Нибелунгах» фигурируют эпические персонажи, каждый из которых воплощает какое-либо одно качество, положительное или отрицательное, идеальные рыцари и правители, абсолютные олицетворения верности или коварства, то в сагах перед нами всегда и неизменно вполне земные люди со своими индивидуальными особенностями, совершающие самые различные поступки, в одних случаях добрые, в других злые. Если в рыцарском романе герой действует в условной среде, в идеальном замке или в лишенной всякой географической определенности местности, вне времени и конкретных жизненных обстоятельств, то в саге персонажи населяют вполне реальные хутора, занимаются сугубо прозаическими делами и во всем совершенно подобны тем исландцам, которые слушали и читали саги.

Патетике рыцарской и церковной литературы, доминировавшей в феодальной Европе, исландская сага противопоставляет крайнюю сдержанность выражений. Несмотря на то что многие саги чрезвычайно обширны, они никогда не бывают многословными: даже о важнейших событиях в них сообщается в высшей степени лаконично. В сагах видное место занимает диалог, но и речи героев отличаются исключительной точностью и сжатостью; слова не менее существенны, чем поступки, и диалоги нисколько не замедляют хода повествования, что составляет дополнительный контраст со средневековой латинской литературой, в которой оригинальную информацию нередко приходится с трудом выуживать из потока общих мест.

Крестьянский практический реализм саг об исландцах совершенно чужд всякой вычурности и выспренности, далек от аристократического литературного этикета, лишен приверженности к литературным штампам и сравнениям и не способен к свободному полету фантазии. Персонажи и события, упоминаемые в исландской саге, максимально близки той среде, в которой она возникла и бытовала, даже если они значительно удалены во времени: «эпоха саг» — X—XI вв. (точнее, период между 930 и 1030 г.), время записи саг — XIII в. Но по существу они не дистанцированы. Эпическая приподнятость саге не свойственна. Исландская жизнь во всей ее обыденности и напряженности раскрывается в саге прямо и непосредственно, а не сквозь призму художественных условностей и литературных традиций, столь характерных для средневековой литературы.

Хотя саги были записаны в христианскую эпоху, дух, их пронизывающий, языческий. Главная движущая сила в сагах — судьба. Только с учетом этого решающего фактора можно понять своеобразие саги как жанра. Ибо все упомянутые ее особенности — сдержанность тона, немногословность, объективность и бесхитростность повествования, «заземленность», обыденность описываемых событий — не должны скрывать от нашего взора того, что в саге дается отнюдь не некая простая «бытовая хроника». Сага, как правило, рассказывает о тех моментах жизни исландцев, когда они вплотную сталкиваются с судьбой и когда пересекаются и вступают в конфликт судьбы разных индивидов. Это испытание судьбой нередко ставит героев перед лицом смерти, от них ожидается достойное поведение; именно в эти моменты полнее всего раскрывается сущность человека. Потому-то при всей своей «абсолютной прозаичности» саги отличаются напряженным драматизмом2.

Королевская сага, будучи связана с родовой сагой происхождением и обладая многими особенностями этого жанра, вместе с тем глубоко от нее отличается. У королевской саги иной сюжет. В ее основе лежат не перипетии жизни отдельных семей или родов и конфликты между ними, не эпизод из истории какого-либо уголка Исландии, ограниченный во времени, но история страны, государства, нуждающаяся в последовательном прослеживании на всем ее протяжении. Такую задачу невозможно выполнить при помощи лишь тех средств, которыми располагали авторы саг родовых. Потребность рассказать о несравненно более сложном комплексе фактов и действующих лиц, выйти за относительно узкие хронологические рамки родовой саги и охватить обширнейшие территории, на которых развертываются события «большой» истории, неизбежно ведет к трансформации жанра саги.

Прежде всего в глаза бросается размывание ее внешних границ. Королевская сага, как правило, уже не замкнута в себе: она представляет часть более обширного целого. Каждая из шестнадцати саг «Хеймскринглы» (кроме первой, «Саги об Инглингах», охватывающей легендарную историю предков норвежских и шведских конунгов) посвящена одному из норвежских конунгов, и все они, вместе взятые, образуют последовательную историю норвежского королевства с древнейших времен до последней четверти XII в. Отдельные саги сплошь и рядом не содержат экспозиции с предварительной характеристикой обстановки и действующих лиц, так как эта характеристика нередко дана в предыдущей саге, и многие персонажи переходят из одной саги в другую. Факты, о которых говорилось ранее, в последующих сагах не повторяются и не разъясняются, — предполагается, что читатель о них уже знает. В общем отдельно взятая королевская сага может быть лишена композиционной завершенности и внутреннего единства, характерных для саги родовой. Сказанное не относится к некоторым королевским сагам, например к «Саге о Сверрире», но безусловно относится к «Хеймскрингле». Более того, и сама «Хеймскрингла» не вполне завершена. Изложение оборвано в ней на том моменте истории Норвегии, с которого начинается «Сага о Сверрире», написанная ранее, — видимо, Снорри Стурлусон видел свою задачу в том, чтобы рассказать обо всех норвежских конунгах — предшественниках Сверрира, «Хеймскрингла» и «Сага о Сверрире» должны были вместе образовать некое историографическое целое. Это размывание внешних границ королевских саг усиливало их единство и способствовало более полному выявлению внутренней взаимосвязи исторического процесса.

Вместе с тем происходит и существенная внутренняя трансформация жанра саги. Создается противоречие между традиционным для саги подходом к изображению человеческих судеб и конфликтов, с одной стороны, и новыми проблемами, разрешение которых возможно только при историческом рассмотрении более обширного и разнородного материала — с другой. Это противоречие вызывается необходимостью с помощью изобразительных средств родовой саги передать уже не индивидуальные жизненные ситуации, а события, в которые втянуты большие массы, целые народы и государства. Королевская сага, несомненно, остается разновидностью саги. Но, как мы далее увидим, это противоречие создает своеобразную внутреннюю напряженность королевской саги. В аспекте социологическом оно выступает как выражение реального исторического противоречия между уходящим в прошлое родовым строем и нарождающимся и в конце концов торжествующим над ним строем классово-государственным. Идеалы и жизненные проблемы первого нашли свое воплощение в родовой саге, посвященной жизни исландцев, не знавших государства и феодализма, формирование же раннефеодального государства сопровождалось зарождением историографии, способной закрепить и восславить достигнутые новой властью успехи и описывающей историю Норвежского королевства. Но подобно тому как и само государство в Норвегии в конце XII и начале XIII в. оставалось далеко не вполне оформленным и только еще утверждалось, встречая сильнейшее сопротивление свободного крестьянства и родовой знати, и во многом вынуждено было мириться с традиционной социальной системой, так и историографический жанр складывался исподволь в недрах привычного для норвежско-исландского общества жанра саги.

Указать на подобное соответствие между социально-политическим процессом и явлениями в области культуры и литературы важно не только для того, чтобы обнаружить основы последних, но и для пониманий духовной атмосферы, в которой происходили все эти перемены. Ибо идеологические и социально-психологические установки, которые, возможно, нам удастся выявить в королевской саге, вряд ли было бы правильно считать личным достоянием одного только ее автора, — они порождены эпохой. «Кризис жанра», наблюдающийся при анализе королевской саги, может быть понят до конца только в свете сдвигов в мировоззрении общества3.

Мы увидим далее, что это мировоззрение во многом не сформулировано четко и сознательно. Автор королевской саги не склонен пускаться в отвлеченные общие рассуждения, но подает свои идеи в конкретном их воплощении, через поступки и речи героев, путем отбора эпизодов; как уже сказано, таково было непременное требование самого жанра саги, — активное вмешательство автора в рассказ запрещено! Но главное состоит в том, что это мировоззрение вряд ли и могло быть до конца продумано и полностью выражено так, как, скажем, постулировались основные положения провиденциалистски-теологической концепции западноевропейских католических историков той же самой эпохи. В саге мы находим скорее переживание исторического процесса, нежели осознанное его понимание.

В древнеисландском языке отсутствует понятие «история», и самый этот факт весьма многозначителен. Слово «saga» означало «то, о чем рассказывают», «сказание», а не историю в собственном смысле. Нет в древнеисландском языке и слова «историк». Термин «fróðr» («ученый», «знающий», «мудрый») прилагался главным образом к тем писателям, которые оставили сочинения исторического содержания. Так именовали Семунда, Ари Торгильссона и некоторых других знатоков прошлого, живших между серединой XI и серединой XII в. Авторов более позднего времени называли fróðr лишь изредка (зато так называли исландцы англо-саксонского церковного писателя VIII в. Бэду, которого высоко ценили). Отсутствие терминов «история», «историк» — свидетельство того, что историческое знание не выделилось в особую отрасль. Те два значения слова «история», которые ясно различимы для нас — действительно свершавшиеся некогда события и рассказ о них, — едва ли вполне отчетливо расчленялись в сознании средневековых скандинавов: сага — это и случившееся, и повествование о нем. «Pat verðr at seqja svá hverja sögu sem hún gengr» — «каждую сагу надобно рассказывать так, как она случилась», — гласило крылатое выражение. Рассказ о происшедшем не носит поэтому субъективного характера, и его нельзя строить так или иначе в зависимости от прихоти, вкусов или взглядов автора, существует только один способ изложения: «так, как все произошло». Потому-то личность автора в саге растворяется в повествовании и история говорит его устами.

Правда, в отдельных, довольно редких случаях (помимо Пролога) в «Хеймскрингле» встречаются такие личные обороты, как, например: «я назвал некоторых...»; «теперь я хочу написать об исландцах»; «я надеюсь, об этом будет впоследствии рассказано в саге о конунге Олафе», или прямое обращение автора к читателям: «И вот вы можете узнать...» и т. п. Вспоминаются «источниковедческие экскурсы» Снорри (о них речь впереди). Тем не менее, как правило, автор не виден.

Из текста «Хеймскринглы» невозможно узнать, кто ее написал, и, напомним, лишь в XVI в. появились списки «Хеймскринглы» с указанием имени Снорри. В «Саге о Стурлунгах», подробно повествующей о перипетиях общественной жизни в Исландии в эпоху, когда жил Снорри, несмотря на многочисленные сведения о нем как крупном предводителе, ничего не сказано о создании им королевских саг.

Выше уже упоминалось, что последняя сага «Хеймскринглы» — «Сага о Магнусе Эрлингссоне» заканчивается на том моменте, с которого начинается изложение в «Саге о Сверрире» (1177). Снорри, как видно, не претендовал на то, чтобы как-то иначе изобразить этот период истории Норвегии, ему было достаточно изложить саги о всех предшествовавших Сверриру конунгах. Такое понимание им своей задачи, видимо, связано с концепцией авторства и с представлениями о соотношении саги и прошлого, о котором она рассказывает. Автор королевской саги призван не переписывать заново и по-своему сагу, уже существующую, если она кажется достаточно полной и достоверной, а продолжить ее; в данном случае нужно было продолжить ее, восходя к более отдаленному прошлому, так, чтобы вместе с уже существовавшей «Сагой о Сверрире» получилась целостная и непрерывная серия королевских саг, охватывающая всю историю Норвегии. Иное дело, стремление к полноте и целостности вынудило Снорри составить и саги о тех конунгах, о которых уже ранее существовали подробные повествования. Но, как явствует из Пролога к «Хеймскрингле», Снорри отнюдь не стремился критически пересмотреть более ранние саги, ибо видел в них авторитетные свидетельства, которым во многом следовал. Поэтому даже в тех случаях, когда в разных королевских сагах мы сталкиваемся с противоречивыми сведениями об одном и том же факте, мы не найдем в них никакой — ни прямой, ни косвенной — полемики между их авторами относительно интерпретации этих фактов (хотя на деле эта интерпретация и оказывается различной).

В результате установки на безличное и кажущееся вполне адекватным изображение истории в саге (лучше, наверное, сказать: выражение ее в саге), на отсутствие гносеологического барьера или перехода от случившегося к сообщению о нем историческая концепция автора не может быть четко им сформулирована. Она выражается лишь косвенно, преимущественно через критерии, которыми автор саги руководствуется, строя свое повествование и характеризуя его участников. Следовательно, для раскрытия исторических представлений автора королевской саги необходимо исследовать эти критерии, попытаться выявить их в тексте саг.

Очевидно, с этой целью нужно вскрыть основные социальные и этические ценности, воодушевлявшие автора саг при изображении истории, посмотреть, каковы были его общественно-политические идеалы, какие требования он предъявлял к историческим деятелям и их поступкам, в чем, далее, видел он движущие силы истории, чем руководствовался, отбирая в наличном материале достойное описания. Следовательно, нам придется изучить такие вопросы, как представления о времени, нашедшие выражение в сагах о конунгах, трактовка в них прорицаний и вещих снов, в которых раскрывалось будущее, далее — концепция судьбы и связанные с нею понятия смерти и славы, вопрос об идеале государя и о его отношениях с народом, а также вопрос об отношениях между Норвегией и Исландией, и, наконец, проблемы соотношения истины и вымысла в сагах о конунгах. И тогда мы подойдем к постановке проблемы: в какой мере такая специфическая литературная форма, как сага, могла отразить исторический процесс? Как видим, круг проблем, которые необходимо рассмотреть, довольно широк.

«Хеймскрингла» не раз служила объектом детального источниковедческого анализа. Исследователи старательно выясняли вопрос о том, какими источниками пользовался Снорри Стурлусон при составлении истории норвежских конунгов и каково соотношение между различными королевскими сагами, написанными в Исландии и в Норвегии в XII и XIII вв. Немало соображений высказано и о том, в какой мере сообщения Снорри заслуживают доверия, насколько самостоятелен он как историк.

Нам кажется, что прежде чем говорить о «Хеймскрингле» как об историческом источнике, о ее достоверности и т. п., необходимо познакомиться с образом мышления ее автора и его социального окружения, т. е. с тем культурно-психологическим аппаратом, через который, своеобразно преломляясь, проходили образы исторической действительности. При этом внимание, естественно, фиксируется не столько на том, что выделяет Снорри из числа других авторов королевских саг, сколько на установлении стиля мышления, присущего Снорри. Королевские саги интересуют нас прежде всего в качестве специфического средства фиксации знания о прошлом, как определенный тип социальной памяти, обусловленный неповторимой социально-культурной средой. Королевские саги — это та форма, в которой средневековая скандинавская цивилизация давала себе отчет о себе самой и о своем прошлом.

Примечания

1. Стурлусон не фамилия Снорри, ибо в ту эпоху у скандинавов не было фамилий (как нет их у исландцев и поныне), — это его отчество («сын Стурлы»).

2. Лучшие образцы исландских саг изданы в русском переводе под редакцией и с предисловием М.И. Стеблин-Каменского («Исландские саги». М., 1956), которому принадлежат также содержательная глава о саге в его книге «Культура Исландии» (М.—Л., 1967) и интереснейшая специальная монография «Мир саги» (М.—Л., 1971).

3. Говоря о трансформации, которую претерпевает жанр саги при переходе от родовой к королевской, мы не имеем в виду соответствующей реальной последовательности этих двух разновидностей саг и не настаиваем на том, что родовая сага в той форме, в какой она нам известна, обязательно предшествовала королевской саге. Точная датировка саг невозможна. Не исключено, что часть саг об исландцах относится к более позднему времени, чем саги о конунгах, и в науке высказывалась мысль о том, что родовые саги развивались под влиянием саг королевских. Не вдаваясь в рассмотрение этого в высшей степени сложного и вряд ли вполне разрешимого вопроса, мы хотим лишь подчеркнуть, что типологически королевская сага представляет собой до крайности усложненную во всех отношениях родовую сагу. Что касается истоков обеих разновидностей саг, то можно предположить их общность.

  К оглавлению Следующая страница

 
 
Яндекс.Метрика © 2024 Норвегия - страна на самом севере.