Столица: Осло
Территория: 385 186 км2
Население: 4 937 000 чел.
Язык: норвежский
История Норвегии
Норвегия сегодня
Эстланн (Østlandet)
Сёрланн (Sørlandet)
Вестланн (Vestandet)
Трёнделаг (Trøndelag)
Нур-Норге (Nord-Norge)
Туристу на заметку
Фотографии Норвегии
Библиотека
Ссылки
Статьи

на правах рекламы

womanka.com

Буржуазный брак — конец любви: «Комедия любви»

Но вот толпа — невежда на невежде —
Спешит свершить скорее плагиат
У Господа — и неумелой стекой
Кромсает дивный образ человека,
На свой переиначивая лад.

Фальк

«Комедия любви» (1862) — одна из тех драм Ибсена, которым литературоведы не уделяли пристального внимания. Как театральная постановка она также оказалась в тени его более поздних и более известных произведений. Но все же исследователи сходятся в том, что пьеса знаменует собой важный этап в творческом развитии Ибсена, хотя и не многие люди стремятся ее вдумчиво прочитать.

Эта глава посвящена содержанию драмы — одной из самых остроумных в творчестве Ибсена. Сам он ее оценивал достаточно высоко. Спустя много лет после ее написания он утверждал, что «Комедия любви» — одно из лучших его произведений. Мы попытаемся рассмотреть драму в ее целостности и связи как с поэмой «На высотах», так и с «Брандом». В «Комедии любви» автор ставит вопрос об ответственности человека, предъявляет жесткие требования к его поступкам и их последствиям, требуя соответствия реальной жизни и теории применительно к любви.

Подобно своему герою Грегерсу Верле, Ибсен исследует в этой драме попытку осуществить идеальные отношения. Грегерс спустя двадцать лет будет искать доказательства того, что «идеальный брак» возможен. Для Сванхильд и Фалька вопрос стоит по-другому: есть ли у большой идеальной любви хоть какой-нибудь шанс выжить в браке? Ибсен, похоже, отвечает «нет», одновременно утверждая нерушимость идеалов любви. Утопия выживает в борьбе с институтом брака. Неудивительно, что многим современникам Ибсена — добропорядочным гражданам — пьеса пришлась не по вкусу.

Заглавие «Комедия любви» носит сатирический характер, кроме того, в нем заложен трагикомический элемент. В подзаголовке Ибсен решил подчеркнуть комедийный характер этой драмы в стихах: «Комедия в трех действиях». Пьеса и в самом деле обладает многими свойствами жизнерадостной сатирической комедии. Ибсен изящно подтрунивает здесь над разными типами людей и различными жизненными ситуациями. Но автор мог бы с полным правом назвать свою пьесу «Трагедия любви». Ибо это произведение нелегко отнести к тому или иному традиционному типу драм.

Очевидно, что в «Комедии любви», как и в поэме «На высотах», мы имеем дело с философской дилеммой «либо — либо» в жизни человека, каковая дилемма является неизбежным и трагическим последствием совершенного идеализма. Данный аспект ибсеноведы зачастую рассматривали слишком поверхностно, уделяя больше внимания сатирическому и полемическому элементу в этой пьесе, которая кажется необычайно забавной и остроумной. Вряд ли можно говорить о пьесе как о комедии в обычном понимании этого слова. Возлюбленные в финале не соединяются друг с другом — а ведь их соединение является характерной чертой этого жанра. По крайней мере, так считал Байрон, который однажды заметил: все трагедии заканчиваются смертью, а все комедии — женитьбой. Название «Комедия любви» скорее указывает на то, что в ней раскрываются комические — и трагические — стороны любовных отношений в современном буржуазном обществе. Объектом сатиры оказывается лишь «официальное», общепринятое восприятие любви, а также «любви», узаконенной браком, где помолвка является весьма сомнительной прелюдией.

Автор ставит провокационный вопрос: есть ли у любви вообще какие-нибудь шансы пережить испытания помолвкой и браком? По мнению многих авторов (разделяемому и многими читателями) — например, Фридриха Шлегеля в «Люцинде»1, — брак приводит к тому, что любовь умирает. Женитьба равнозначна печальной кончине большой идеальной любви. Защитникам буржуазного института брака такая мысль представляется весьма дерзкой и вызывающей.

В своем предисловии ко второму изданию «Комедии любви» в 1867 году Ибсен утверждает, что столкнулся именно с такой реакцией. В другом случае он признается, что издание пьесы негативно повлияло на его общественную репутацию, вызвало сплетни относительно его личной жизни. В то же время Ибсен говорит, что жена его Сюзанна была единственным человеком, который одобрил пьесу, и что именно она явилась прототипом главного женского образа. Эти сведения могут вызвать удивление и навести на раздумья; как раз в те годы Сюзанна вынуждена была улаживать многочисленные домашние проблемы. У Ибсена только что завершился самый мрачный период его «богемной» жизни, когда, вступив в брак, он то и дело ощущал порывы к свободе. Здесь опять возникает вопрос: от чего же он жаждал освободиться — от семейных обязанностей и тяжелых материальных условий ради возможности быть писателем или от той смирительной рубахи, в которую буржуазная Кристиания втискивала его духовную жизнь?

Самое ужасное в таких отношениях то, что они измельчают человеческие души, говорил Ибсен спустя несколько лет своей теще, Магдалене Туресен2. Именно эту духовную нищету драматург подверг бичеванию в своей драме о современности, комедии нравов, чьи истоки коренятся в довольно мрачных переживаниях автора. Сам Ибсен говорил, что он действительно испытывал потребность выразить все это на бумаге, дабы избавиться от тяжких настроений и вообще всего того, о чем рассказывается в пьесе.

Как мы писали в предыдущей главе, Ибсен указал на связь между жаждой освобождения, присущей охотнику в поэме «На высотах», и аналогичным стремлением в «Комедии любви». В поэме он выстраивает свой поэтический пейзаж вертикально, противопоставляя горы равнинам. В драме он вынуждает главного героя бороться с косной жизнью обитателей равнин — правда, не крестьян, а городских обывателей, живущих на западной окраине столицы, в пансионате на Драмменсвейен, откуда открывается вид на Кристиания-фьорд. Фальк, подобно птице, от которой получил свое имя3, врывается в это общество, сея в нем тревогу и страх. Среди жителей пансионата есть и другие носители имен, которые ассоциируются с птицами — как с сороками, так и с лебедями.

Последняя аллюзия касается Сванхильд, чьё имя восходит к героическим песням Старшей Эдды и к Саге о Вёльсунгах. Это имя вызывает мрачные ассоциации, поскольку героине древних сказаний по имени Сванхильд, молодой и красивой женщине, пришлось ни за что ни про что умереть. Фальк подмечает, что Сванхильд с детства несет на себе печать «memento mori», тем самым прямо указывая на ее сходство с тезкой — героиней древней саги. По ходу пьесы между Фальком и Сванхильд завязываются любовные отношения, но союз их не стал ни счастливым, ни долговечным. Героиня делает выбор в пользу «равнинной» жизни, выбирая тем самым «смерть» в буржуазном браке по расчету. Так Сванхильд — «лебедь» спела свою «лебединую песнь». Фальк прощается с ней и уходит в горы — свободный, как сокол.

Действие драмы сосредоточено на судьбе двух главных героев — Фалька и Сванхильд, которые заметно выделяются на фоне обывательского общества. В описании их кратковременного союза мы вряд ли найдем много комического и сатирического. Между героями разыгрывается глубокая и серьезная драма, развязкой которой становится расставание. Но для других персонажей пьесы такая концовка — в радость. Тем самым «Комедия любви» приобретает некую двусмысленность, которая впоследствии станет весьма характерной для драматургии Ибсена.

Мы можем условно выделить в драме два плана действия: внешний — социальный и внутренний — духовный, где героям приходится делать серьезный экзистенциальный выбор. Большинство персонажей пьесы действуют исключительно на первом плане, тогда как Сванхильд и Фальк — также и на втором.

Благодаря главным героям два плана действия соприкасаются. И это вызывает существенные проблемы. В каждом из этих двух планов довлеют свои жизненные ценности и идеалы, как-либо перенести их с одного плана на другой без конфликта невозможно. Тот, кто постоянно действует и здесь, и там, вынужден балансировать, что дается с большим трудом. Иными словами, героям нужно скрывать свое подлинное «я», дабы избежать столкновения с окружающими. Таково положение Фалька, равно как и Сванхильд. Они не желают раскрывать свой внутренний мир перед другими. Сванхильд чувствует, что неустойчивое положение Фалька может привести к конфликту, и говорит ему: «В вас два лица живут... непримиримых» (1: 581).

«Поэзия гнева»

Халвдан Кут определил «Комедию любви» как «поэзию гнева», и такое определение драмы с сатирическим элементом вполне уместно4. Оружием Ибсена здесь является в первую очередь карикатура, которую он представляет как типичную картину современности. Он сам признавал, что довольно язвительно расписал помолвку и брак того времени. Но определение этой драмы как «поэзии гнева» подразумевает не только «внешнее» комедийное действо, ибо за карикатурным образом и поверх него автор поместил идеал — как необходимую альтернативу всему отрицательному. Этот идеал становится причиной психологической драмы, которая разыгрывается между Сванхильд и Фальком, а также внутри каждого из них.

Напряжение, возникающее между комедийным действом и серьезной драмой, обеспечивает целостность пьесы и ее идейного содержания. Это касается как языка, так и структуры конфликта. В «Комедии любви» мы видим явное противоречие между тем, что в глазах добропорядочных людей считается «нормальным» (то есть сообразным и не противоречащим общественным условностям, всеобщему мнению), и, с другой стороны, тем, что представлено автором как естественное и подлинное.

Карикатурный образ возникает в том случае, когда подлинное в человеке искажается и заглушается тупостью, забывчивостью, трусостью или материальными соображениями. И тому, кто подвергается такому искажению, карикатура уже будет казаться вполне приемлемой и «нормальной» картиной. Связь с естественным, неискаженным теряется — так, например, происходит со студентом Линном. Счастье влюбленности ненадолго вырывает его из конформистского отупения, но довольно скоро он опять опускается до той жизни, которая соответствует общественным стереотипам: «Зато вполне нормальным я проснулся» (1: 629).

Тот, кто отказывается становиться «нормальным», рано или поздно вступает в конфликт с силами, довлеющими в обществе. Но до того, как конфликт разразится, до того как герой решит объявить войну окружающим, он вынужден скрываться за компромиссным решением. Так поступают Фальк и Сванхильд в начале драмы: они избегают открытого разрыва с обитателями пансионата фру Хальм. Вместо этого они предпочитают выражать свою «вторую натуру» эзоповым языком. Слова героев приобретают двойное звучание. Например, Фальк говорит:

Что мне избрать? Как ослик Буридана,
Я связан по рукам и по ногам;
О чем заботиться — не знаю сам,
За дух иль тело взяться?

Гульстад отвечает ему:

За стаканы!
За чашей пунша не страшна беда —
И жажду он, и горе утоляет.
      (1: 565)

Реплика Фалька сама по себе комична, и контекст лишь усиливает комизм. Но слова эти имеют и другой — более серьезный смысл. Только что Фальк беседовал со Сванхильд. Разговаривали они о том, как соотносится жизнь с поэзией, и потому высказывание героя серьезнее и глубже, чем кажется. Конфликт духа и плоти, духовного и материального вполне реален на «серьезном» уровне драмы. Хочется повторить слова Фалька, говорящего о прошлом пастора Стромана, и спросить, не идет ли речь о «поэме иль пьесе на божественную тему» (1: 567).

Судя по всему, «Комедия любви» — несмотря на все ее комические элементы — при более глубоком анализе оказывается драмой идей, в которой отражается романтическое, вдохновленное христианством мировосприятие и присутствует соответствующая символика. В этом плане психологическая драма, происходящая между Сванхильд и Фальком, является центральной в пьесе. В том, что это действительно драма идей, отсылающая нас к христианским ценностям, мы можем убедиться, исследуя язык понятий и аллюзий, которыми пользуются Сванхильд и Фальк. Преобладают же у них библейские аллюзии. Это вовсе не означает, что «Комедия любви» — религиозная драма. Позже мы увидим, какую важную роль играют эти аллюзии. Ибсен предпочел использовать тот язык, который был понятен буржуазной публике.

Фальк и поэзия

Все действие драмы происходит в пределах пансионатского сада — это своего рода обывательский рай. В круг самоуверенных обывателей молодой поэт совершенно не вписывается. Его душа беспокойна и неутомима, он не может обрести то равнодушное довольство, которое царит среди насельников пансионата фру Хальм. Сванхильд, одна из дочерей хозяйки, тоже, как представляется, решительно не приемлет конформизма, который держит общество в своих цепких объятиях.

Фальк в списке действующих лиц назван «поэтом», но сам он недоволен своими достижениями на этом поприще. Он хотел бы внутренне созреть и полагает, что именно здесь — в мире банальностей — сможет развить свои способности. Эта мысль озаряет его, когда он обнаруживает поблизости человека, способного ему помочь, человека, выделяющегося из толпы. Этот человек — Сванхильд. Фальк желает, чтобы она стала его музой. Он довольно цинично смотрит на роль, которую Сванхильд должна для него сыграть: в тот день, когда она больше не сможет его вдохновить, они попросту расстанутся. И Фальк полагает, что так, конечно, и будет. Он отвел Сванхильд роль вдохновительницы на ограниченный период времени. Это вполне соответствует его принципу «carpe diem»5 — см. песню Фалька в начале пьесы. «Помни: скоро лист желтеет», — таков небезупречный с точки зрения морали лозунг Фалька (1: 554), который убежден, что каждое мгновение нужно использовать для наслаждения жизнью:

Залит солнцем день весенний,
Вместе с ним ликуй и пой, —
Пусть не сдержит дар осенний,
Что обещано весной!
      (1: 553)

Уже в этой первой сцене выясняется, что Сванхильд не разделяет легкомысленных взглядов Фалька на жизнь. В ремарках сказано, что Сванхильд сидит одна в глубине сада, в то время как Фальк поет. И хотя она хлопочет больше всех, чтобы его послушать, — как только он начал, она уходит, разочарованная сомнительным содержанием песенки. И фру Хальм вздыхает, не в силах совладать с этим «ребенком». Сванхильд первой отделяется от общества в пансионате. Фальк вскоре последует ее примеру.

В первом действии он развивает тему своей песни — хотя сам находит, что «смысла в ней немного» (1: 555). Ему очень хочется вычеркнуть из языка слово «будущее». Стювер спрашивает, почему он настроен против этого слова, которое подает «надежды весть», и Фальк отвечает:

Нет, божий свет оно нам застилает!
Кто полн забот о «будущем» своем —
Что будет есть, да женится на ком,
Да как они устроятся вдвоем, —
Тому всю радость жизни отравляет
Предусмотрительность! И он не знает
Покоя — вечно направляет сам
Свою ладью к ближайшим берегам.
Вот их достиг, но, рук не покладая,
Пуститься должен сразу в новый путь, —
И он гребет, не смеет отдохнуть,
Ведь новый берег перед ним сияет.
И так всю жизнь. Да и за ней-то есть
Конечный пункт иль нет его — бог весть.

Таковы в основном взгляды Фалька в самом начале пьесы. Их необходимо знать для того, чтобы проследить, как они изменились за весьма короткий период времени — где-то около суток, в течение которых продолжались его тесные и доверительные отношения с девушкой. Многие исследователи находили в мировоззрении Фалька то, что у Кьеркегора соответствует «эстетической» стадии жизненного пути, и такая параллель вполне допустима. Кут пишет, что ни одно другое произведение Ибсена не отмечено таким заметным влиянием датского философа, как «Комедия любви», и параллели, которые он проводит между этой драмой и «Повторением», кажутся весьма убедительными. Многие другие ибсеноведы поддержали эту точку зрения, среди них недавно — и Вигдис Юстад6.

С другой стороны, вряд ли можно согласиться с Кохтом, когда он пытается анализировать целостный смысл драмы. «Главная тема "Комедии любви", — пишет Кут, — это эстетическое мировоззрение...» Эстетическое мировоззрение, скажем мы, является только исходной точкой драмы, и самому Фальку кажется, что это весьма хрупкое основание для того, чтобы строить на нем жизнь целиком. Как уже было отмечено, ему самому представляется, что в его песне немного смысла.

Вскоре он начинает приоткрывать свой внутренний мир, и его предполагаемый «эстетизм» приобретает вполне определенный смысл. Так, он рассказывает, что молился Господу, прося о великой скорби — то есть о любви, с которой, однако, придется покончить в момент наивысшего счастья. Отчего Фальк, только что говоривший о «наслаждении мигом», подвластен таким настроениям? Ответ, пожалуй, заключается в том, что он — поэт, однако не чувствует в себе вдохновения. Поэтому для него так важен образ Сванхильд. Фальк, можно сказать, хочет воспользоваться душевным богатством этого образа. Как Ибсен напишет через несколько лет в одном из своих посланий, поэтом можно стать лишь тогда, когда у человека есть о чем писать, когда у него есть «жизненное содержание», жизненный опыт.

Взгляд на искусство, который отстаивает Фальк в первом действии драмы, заключается в том, что поэт достигает наивысшего результата, описывая то, чего он не может достичь. Лишь тот поэт, который несет в себе великую скорбь, в состоянии выразить радость жизни. Подобный взгляд на соотношение жизни и поэзии вновь появляется в следующей драме Ибсена, «Борьбе за престол» (1863). Там скальд Ятгейр говорит о «даре скорби» (2: 85).

Это соответствует тому, о чем писал Ибсен в своем письме от 1858 года. Там он признаётся, что «вовсе не весело смотреть на мир сквозь октябрьский туман», но все же было время, когда он «ничего лучшего не желал». Далее Ибсен пишет: «Я сгорал желанием испытать большое горе, почти молил небо послать мне такое горе, которое наполнило бы все мое существование, дало бы содержание жизни. Это было нелепо; я уже выбился из этой стадии, но все-таки это миросозерцание нет-нет да и отзовется»7.

Но в «Комедии любви» речь идет не только о том жизненном опыте и вдохновении, которые может дать Фальку скорбь. Вопрос заключается также в том, что именно должен описывать поэт, и здесь видна связь с главной темой пьесы: конфликтом между идеалом и действительностью. Фальку противно слово «будущее», поскольку он считает, что дума о будущем — предательство жизни, она «застилает» нам божий свет. Он молился о скорби, чтобы лучше преуспеть в описании земного счастья. Подобную точку зрения, характерную также и для самого Ибсена, в своей книге я называю «эстетикой дистанцирования».

Несмотря на отдельные черты сходства, трудно увидеть в Фальке кьеркегоровского эстета. Фальк неудовлетворен тем, что есть — не только в любви, но и повсюду, куда он ни обратит свой взор. Герой думает, что есть иная жизнь, прямо противоположная грубой действительности. В этом они со Сванхильд могут понять друг друга. Поэтому Сванхильд сближается с Фальком, не только духовно, но и телесно, после того как он объясняет ей, почему нуждается в великой скорби. И она отвечает, что будет молиться о том, чтобы его судьба сложилась так, как он хочет. Первая встреча героев на сцене — явное предзнаменование того, что с ними вскоре произойдет: мимолетное соединение в наивысшей радости любви, а затем решительный разрыв. Таким образом, все случится именно так, как беспечный Фальк просил в своей молитве. Но прежде чем это произойдет, ему предстоит испытать свои взгляды и принципы.

Убежден ли Фальк действительно в том, что слово «будущее» несет в себе предательство жизни? Если да, тогда он сам в какой-то момент готов запятнать себя этим предательством. Также он теряет интерес к «дару скорби» после того, как по-настоящему влюбляется в Сванхильд. Он даже благодарит Господа за то, что не она, а ее сестра Анна помолвлена с Линном. Фалька привлекает в Сванхильд ее непохожесть на прочих — весьма заурядных — насельников пансионата. Она сохранила в себе нечто подлинное, ею еще не овладела «толпа», как это случилось с другими. Фальк объясняет ей этот процесс нивелировки личности:

Но вот толпа — невежда на невежде —
Спешит свершить скорее плагиат
У Господа — и неумелой стекой
Кромсает дивный образ человека,
На свой переиначивая лад.
И, наконец, создав, что ей угодно,
Ликуя, возведет на пьедестал
Свое творенье: это идеал!
      (1: 606)

А вот о чем Фальк не говорит прямо, на что только намекает, — Сванхильд является для него исключением; она сохранила в себе естественное начало. Слова Фалька о двух образах человека проясняют суть конфликта между действительностью и идеалом. Это конфликт профанированного, искаженного естества и природы человека, каковой она была изначально — природы человека в ее идеальном виде. Здесь мы можем видеть, как Ибсен закладывает идейную основу для целого ряда своих последующих пьес, в которых естественное начало является синонимом позитивного. Эта идея коренится в мировоззрении романтиков и даже их предшественников, в том числе Руссо.

Культура, основанная на здравом смысле и сформированная в интересах буржуазного общества, враждебно настроена по отношению к спонтанному, естественному индивиду с его интуитивным пониманием того, что хорошо, а что плохо. Большие чувства задыхаются в тесной каморке обывательского мира. Буржуазные ценности претендуют на то, что они суть жизненные идеалы, а подлинному идеализму в этом мире места нет. Самодовольная ложь буржуазного общества безмерно раздражала Ибсена.

Первое предложение Фалька, которое он делает Сванхильд, — вместе восстать против этого банального, тривиального, негативного мира:

Давайте ж эту жизнь перевернем, —
Ее ведь не природа создавала!
      (1: 603)

Тот образ любви, который предлагает этот мир, вызывает у героев глубокое отвращение — и в этом они едины. Они знают, какова была любовь изначально, знают, что этим драгоценным даром и доныне еще наделяются люди. В пылу страсти такая любовь переживается с необычайной силой. Но в буржуазном обществе у такой любви нет никаких шансов, она попросту неприемлема; семейная жизнь, материальные проблемы и заботы повседневности убивают ее. Идеал улетучивается, любовь проходит. «Sic transit gloria amoris»8, — говорит Фальк по поводу любви пастора Стромана. Сванхильд нужна Фальку для того, чтобы он мог проникнуть «в святыню красоты» (1: 607). Она со своими незаурядными качествами должна помочь ему на поэтическом поприще.

Но сначала девушка отказывается от его предложения. Теперь она становится его наставницей. Сванхильд обвиняет Фалька в том, что он черств и эгоистичен, его девиз «carpe diem» ей чужд. Жизнь для нее — не череда отдельных мгновений, которые нужно использовать для наслаждения. Не может она принять и той ограниченной временной перспективы, в которой Фальк видит их отношения. Она невольно задумывается о том, что случится однажды, когда ей больше нечего будет ему предложить для творчества.

Сванхильд также обвиняет Фалька в том, что он трус, что его манит «полет от земли» (1: 609) и что на самом деле ему ничего не нужно. Она доказывает Фальку его бессилие и смехотворность его попыток писать стихи на основе внутренней жизни другого человека. Это — «поэзия бумажная», тогда как подлинно живая поэзия творится на основе собственного жизненного опыта. Поэтому Сванхильд говорит Фальку: «Взлетите же на собственных крылах, пускай вам суждено разбиться в прах!» (1: 611). Лишь в этом случае герой получит право сравнивать себя с птицей, именем которой его назвали, лишь так он действительно сможет заслужить звание поэта. Обвинения Сванхильд действуют на Фалька как холодный душ. Он не желает больше пассивно воспринимать «темы» для поэзии, он хочет стать активным творцом. Он ищет большого дела, ищет цели в жизни, и Гульстад формулирует эту цель для него:

    Фальк.

Постойте, я хочу сказать вам что-то...
Могли бы вы мне дело указать,
Чтобы меня всего бы захватило,
Чтоб даже жизнь отдать не жалко было?

    Гульстад (с иронией).

Живи, чтоб жизнь отдать не жалко было, —
За жизнь такую жизнь не жаль отдать.

    Фальк (смотрит на него в раздумье и затем медленно говорит).

Вот вся программа: коротко и ясно...
(Оживляясь, порывисто) Так, я очнулся от пустого сна...
      (1: 612)

Гульстад первый раз указывает определенную жизненную «программу» для Фалька. Позже, в решающий момент, коммерсант сделает то же самое. Первое действие завершается процитированным выше диалогом Фалька и Гульстада. Фальк обещает, что на следующий день он возьмется за дело и начнет «творить», то есть действовать — как призывала его Сванхильд.

Второе действие начинается на следующий день, в воскресенье пополудни. Среди гостей царит праздничное настроение. Празднуется помолвка Анны и Линна, теперь уже официальная. Для Линна этот праздник — радость, смешанная с разочарованием, его любовь внезапно стала всеобщим достоянием. Через это из нее улетучивается вся поэзия. А Фальк еще раз убеждается в том, что «толпа» портит все драгоценное и профанирует все святое. Фальк рассказывает Линну о том превращении, которое произошло с ним самим: «Весна в душе поэта наступила, для подвигов во мне найдется сила!» (1: 625). Но отчасти прежние идеи Фалька о «наслаждении мигом» еще держатся в нем. Это выясняется, когда Линн делится с ним своими опасениями по поводу предстоящего экзамена:

    Фальк (смотрит на него, широко раскрыв глаза).

Ты о зиме стал думать?

    Линн.

Как иначе?
Экзамен и диплом — не пустяки;
Мой долг готовиться серьезно к сдаче.

    Фальк.

Вчера еще не так ты рассуждал:
Ты ничего полнее и богаче
Мгновенья настоящего не знал;
Ты ничего не ждал и не желал,
И даже позабыл свой долг священный —
Экзамен сдать; от счастья, как в чаду,
Ты верил: все сокровища вселенной
У ног твоих здесь сложены в саду!
      (1: 626)

Фальк к тому времени не далеко продвинулся по своему новому пути. Он по-прежнему не улавливает сути важной проблемы — проблемы времени. И не Сванхильд, а Гульстад может здесь чему-то его научить. Пройдет еще время, прежде чем Фальк осознает, что «будущее» действительно представляет реальную проблему.

Первым признаком переворота, который произошел в душе Фалька, становится то, что он дерзает объявить войну окружающим. Это — как раз тот позитивный и творческий поступок, который он обещал совершить. Оружием его нападения становится речь о любви — так называемая «чайная речь». Таким образом, он не желает больше таиться и откровенно поднимает восстание. В результате фру Хальм просит его покинуть пансионат.

«Чайная речь» — и падший Адам

Сванхильд в первом действии драмы искала в Фальке рыцаря, и вот он выступает с речью о чае и о любви. Эта речь занимает в пьесе центральное место. Она проливает свет на смысл заглавия пьесы и на ее тему. Дело в том, что эта речь посвящена судьбе любви как таковой — любви-комедии и любви-трагедии. С помощью своеобразной «притчи» Фальк хочет показать представителям благочестивого буржуазного общества, что существует глубокая пропасть между идеей любви и осуществлением этой идеи в современном мире.

Герой вновь подчеркивает разницу между естественным и неестественным — между чаем, который выращивают «дети солнца» в восточной «стране чудес» (1: 640), и чаем, который продается на европейских рынках. Чай, как и любовь, должен пройти трудный путь — по суровой пустыне, а не по вольному океану. Продукту нужно к нам добираться через преграды и остановки, чтобы мы его оценили. Фальк говорит не столько о чае, сколько об участи любви в мире «толпы»:

И чтоб свободно обращаться тут,
Должна любовь осилить всю дорогу
Через Сибирь приличий, чтоб не мог
Ей повредить соленый ветерок;
И вместо вольной, что ей дал сам Бог,
Десятками набрать должна стараться
От пастора, и близких, и родных,
И черта в ступе грамот пропускных, —
От всех, с кем ей придется повстречаться.
      (1: 643)

Фальк указывает еще на одно сходство между любовью и чаем, а именно — в те края, где чай некогда выращивали «дети солнца», вторглась «культура» и принесла с собой упадок. Теперь урожай собирают другие — нечистые руки. Применительно к любви это означает разрушение «царства небесного» на земле, которое каждый человек носит внутри себя. Фальк говорит об этом так:

Большое сходство есть еще в одном:
Культура современная вверх дном
Перевернула всё в Небесном царстве:
Повешен заподозренный в коварстве
Последний истый мандарин в стране,
И разрушение грозит стене,
А жатва чайная — в руках профана;
И это царство поздно или рано
Легендой станет — той «страной чудес»,
В которую давно погасла вера.
А раз уже волшебный мир исчез
И весь наш век стал безнадежно серый,
То и любви не сыщешь здесь, друзья, —
Она ушла в далекие края.

(Поднимая чашку.)

Да сгинет всё, что не в ладу с культурой, —
Поминки справим чаем по Амуру!
      (1: 643—644)

Содержание притчи, рассказанной Фальком, не доходит до слушателей, они не видят ее глубины, только недовольны концовкой и выводом о том, что любовь в их краях вообще умерла. Но Сванхильд улавливает мысль Фалька. Кроме нее есть еще один персонаж, который на мгновение ощущает, что в словах Фалька есть глубокий смысл, — это Линн. Перед самой речью Фалька молодая дама сравнивает любовь с анемоной, то есть подснежником:

О нет, любовь скорее анемона;
Растет под снегом, ото всех тайком,
И лишь когда цветет, доступна взорам.
      (1: 638)

После речи Фалька Линн в задумчивости произносит:

Но аромат идеи в нем
До времени таится под снежком...
Как анемона, милая кузина.
      (1: 646)

Когда любовь узаконивается общественными институтами, тогда она, по сути, умирает. Линн только что видел последствия того, что он позволил «толпе» распорядиться своей любовью. После официальной помолвки на него так и наседают жадные до сенсаций местные дамы. Помолвка означает также заботу о хлебе насущном и компромиссы. Даже слова меняют свое значение, когда герой переходит к обывательской жизни: «призвание» становится «приходом», а «жертва» — «пожертвованиями» общины (1: 623—624). Идеалы увядают и умирают под тяжким бременем реальных обстоятельств, превращающих человека в пошлого обывателя. Всё это проносится в голове Линна после речи Фалька. А тот, полагая, что Линн ухватил главную мысль этой речи, восклицает (как сказано в ремарке, «с внезапным порывом»):

Ты в рай стремишься, падший мой Адам,
И пылким сердцем рвешься за ограду!
      (1: 646)

Стать одним из «толпы» и допустить крах идеалов — само по себе грехопадение, считает Фальк. Оставаться верным идеалу означает стремиться обратно к тому, что было до «грехопадения», — к потерянному раю, где идеал и действительность были одним целым. Эта аллюзия, отсылающая к Ветхому Завету, появляется в драме, как мы видим, отнюдь не случайно. Ее глубокий смысл раскрывается лишь в последнем действии. Что же до внутренней эволюции Фалька, то впоследствии выясняется, что три действия «Комедии любви» четко соответствуют трем этапам его жизни.

Внутреннее развитие действия

Действие первое: начало.

Действие открывается образцом поэтического искусства Фалька — песней о скоротечности человеческого бытия: лови момент, наслаждайся жизнью! Песня отражает легкомыслие Фалька. Но есть в нем и здравый смысл — ведь способен же он назвать такой гедонизм безыдейным. Это значит, что Фальк стремится к чему-то иному, чему-то более важному. В то же время герой пребывает в состоянии тупой лени и не может сочинить ничего существенного. Он ощущает потребность найти другую тему для своих стихов и поэтому молит Бога о великой скорби.

Чуть позже выясняются намерения Фалька. Он видит в Сванхильд посланницу небес, призванную одарить его поэтическим вдохновением. Герой замечает существующий в душе девушки разлад между идеалом и банальной действительностью, и ее мечтания о высоком он хочет использовать в своем творчестве. Сванхильд наставляет Фалька, указывая, что это не решит его проблему: творить живую поэзию можно лишь в том случае, если питаешь ее своими собственными переживаниями. Девушка обвиняет его в конформизме. В конце первого действия Фальк осознает смысл ее слов о личном вкладе в поэзию, которая вовсе не похожа на «бумажные» стишки, отражающие к тому же чужой, а не собственный жизненный опыт. Поэзия для Фалька становится действием, конкретным действием.

Действие второе: конфликт обостряется.

Во втором действии Фальк применяет свое новое мировоззрение на практике. В «чайной речи» он ополчается на «толпу», в результате чего представители этой самой «толпы», соседи по пансионату, в свою очередь ополчаются на него. Фру Хальм извещает Фалька о том, что его присутствие здесь отныне нежелательно. Теперь герой чувствует себя совершенно свободным, компромиссы с «толпой» кончились. Ничто его больше не связывает, он может бороться открыто.

Сванхильд, которая видит, что Фальк уже не такой, каким был, присоединяется к нему, чтобы вместе с ним сражаться против лживых стереотипов, представляющих эту грубую действительность идеалом. Борьба во имя подлинного идеала должна стать их общим делом. Героиня признаёт, что она недооценила Фалька, ибо в нем все же есть сердечность и он вовсе не такой холодный эгоист, каким ей казался ранее.

Второе действие завершается торжественным заявлением Фалька. Вдвоем, заявляет он, мы покажем миру, что любовь вечна, и ей нипочем все склоки и уныние повседневности. Сванхильд принимает его кольцо, их любовь теперь оживает. Героиня чувствует, что наступила пора ее расцвета: «Моя весна пришла!» (1: 658).

Важно отметить, что Фальк решается сделать ставку на продолжительные отношения. Тем самым он отказывается от ограниченной временной перспективы. Напротив, он старается доказать: смотрите, есть нечто, что переживет быстротекущее время, — это наша любовь. Но хотя он и отказывается от временных рамок, проблема времени для него еще не актуальна. Ни Фальк, ни Сванхильд пока не осознали эту проблему. Но именно с ней им обоим придется столкнуться в последнем действии.

Действие третье: поражение любви или ее триумф?

За короткой вступительной сценой, в которой участвуют Фальк и слуга, выносящий его вещи, следует диалог Фалька и Сванхильд. В этом разговоре Фальк выражает повышенную самооценку: вспоминая ветхозаветное повествование об исходе евреев из Египта, он по-новому оценивает себя и собственную жизнь. Цепи рабства порваны, и он, охраняемый Господом, стремится к «земле обетованной», в то время как его недруги и преследователи, враги времени и поборники лжи, осуждены на смерть и будут стерты с лица земли.

Вопрос, который ликующий и самоуверенный Фальк не задает себе, следующий: можно ли в принципе отыскать обетованную землю — то прибежище идеалов, о котором они со Сванхильд мечтают? Найдется ли в современном мире такой уголок, где высокий идеализм и реальность жизни могут быть единым целым? И есть ли такая форма бытия, в которой любовь двух людей неподвластна времени, — или, говоря символическим языком драмы: бывает ли вообще вечная весна?

Идеальная любовь, к которой стремятся герои, возможна лишь в таком мире, где время не играет существенной роли, где человек всегда полон сил и живет полнокровной жизнью. В сердце Сванхильд, или, другими словами, у любви, которой умеет любить эта девушка, бывают только «часы прилива», а «часов отлива» нет вовсе, как она сама выражается (1: 662). И если такой мир на самом деле существует, как два человека смогут его уберечь и защитить, окруженные совершенно чуждой — банальной, самодовольной и враждебной — реальностью? Эта реальность всеми средствами будет мешать созиданию их идеального мира, который безмерно ее страшит. Вот какая проблема затрагивается в третьем действии, и очевидно, что Фальк и Сванхильд поставили перед собой задачу отнюдь не из легких.

Во время вступительной беседы между ними два мира противопоставляются друг другу. Фальк и Сванхильд одни в саду, тогда как в доме по-прежнему празднуют помолвку Анны и Линна. Но те двое, что ушли из этого дома, чувствуют себя бесконечно богаче всех остальных. Под небесным сводом они отмечают свою собственную помолвку. Они чувствуют себя в гармонии с огромной вселенной: их праздничные свечи — звезды, их музыка — шум ветра в листве. Так в пьесе вновь подчеркивается контраст между «природой» и «культурой», между законами естества и искусственной жизнью буржуазного общества.

Фальк сравнивает себя с блудным сыном, который теперь возвращается домой, к великой радости Отца — Господа Бога. Он освободился от «сетей мира». Таким образом, его любовь к Сванхильд и его отношение к Богу оказываются взаимосвязанными. Эта связь становится особенно явной в финале драмы, после того как понимание любви, разделяемое Фальком и Сванхильд, трижды подверглось враждебным наскокам.

Два мира не могут не столкнуться друг с другом, какое-либо мирное их сосуществование попросту невозможно. Фальк стал возмутителем спокойствия в мире банальностей, высоко подняв знамя любви и уличив противников в лицемерии. Но общество, которое он провоцирует, конфликта не желает, пытается «помириться» с ним и вступить в переговоры (1: 665). Обитатели пансионата шлют к нему своих «парламентеров» — те должны заставить Фалька сдаться и отречься от взглядов, которые угрожают их безмятежному счастью.

Первым вступает в переговоры пастор Строман, который искренне рассказывает о своей семье и ее нелегкой доле. Затем является Стювер и предлагает Фальку компромисс. «Мирись», — говорит Стювер (1: 678). Он утверждает, что время в любом случае оставит идеалиста в дураках. Еще он рассказывает, какая счастливая у него самого семейная жизнь.

В ходе этих двух столкновений Фальк — как и сам Ибсен — стремится представить всё в карикатурном свете, поэтому удары противников оказываются не столь сокрушающими. И все же наши герои потрясены, ведь они чувствуют, что в словах оппонентов есть доля правды. Фальк, похоже, в глубине души тронут мыслью о тепле домашнего очага. Ибсен не позабыл тех идей, которые высказывал в «Терье Вигене». В какой-то момент Фальк и Сванхильд колеблются, им кажется, что их предприятие под угрозой срыва. Однако они находят в себе силы отразить вражеские наскоки (или «искушения», как воспринимает их героиня) и твердо намерены идти своим путем.

Третье столкновение происходит с участием Гульстада, и оно намного опаснее двух предыдущих. Гульстад сам заинтересован в Сванхильд и лучше других осознает, в чем суть дела и за что идет борьба. Гульстад понимает это благодаря своему жизненному опыту, ибо в его прошлом есть нечто сходное с судьбой Фалька. Он — единственный достойный оппонент Фалька и Сванхильд, единственный, кроме них самих, персонаж, который за обманчивым фасадом скрывает глубокую и честную натуру. В связи с этим у него есть еще одно положительное свойство: он думает о будущем, он заботится о судьбе Сванхильд на годы вперед.

Гульстад и закон изменения, превращения

Сванхильд стала первой наставницей Фалька. Она доказала ему следующую истину: чтобы идею воплотить в жизнь, нужно этой идеей жить, нужно выступить в поход ради этой идеи, подобно рыцарю-крестоносцу. Далее наставником Фалька становится Гульстад. Кстати, девушке тоже есть чему поучиться у Гульстада. Ей, пожалуй, даже в первую очередь. Фальк не сразу понимает истину, заключенную в его словах.

Гульстад вновь говорит о факторе времени, указывает на реальное положение вещей, на условия, которым подчинена человеческая жизнь, замечает, что эту реальность вовсе не обязательно представлять в карикатурном свете. Гульстад — человек, имеющий чувство реальности и способный на честный компромисс. Компромисс, однако, есть компромисс, ибо Гульстад избегает бросать вызов обществу, в котором живет, несмотря на то что вполне способен увидеть карикатурность всего окружающего. Ему знаком «закон изменения, превращения» (ср. «Маленький Эйолф», 1894), которому подчинена человеческая любовь, и он утверждает, что Фальк сам недавно высказал подобную точку зрения. Ведь в своей «чайной речи» Фальк говорил, что любовь всегда и всюду подвержена переменам.

Внешне Фальк и Гульстад согласны друг с другом, но они по-разному относятся к данной проблеме. Можно, подобно Гульстаду, признать, что дело обстоит именно так, и смириться с этим, а можно, подобно Фальку, взбунтоваться, отвергая какие бы то ни было компромиссы. Позиции двух героев сильно отличаются; речь идет о различной оценке того, что возможно и что выгодно для человека, а что входит в его обязанности.

Реализм Гульстада состоит в том, что для него очевиден разрыв между идеалом и действительностью. Но он, в отличие от других, не согласен принимать действительность за идеал, а идеал — за нечто неведомое и анормальное. Вывод, который делает Гульстад: да, идеал и действительность не слить воедино, но это, пожалуй, и к лучшему. В отличие от Сванхильд и Фалька, он не верит, что любовный наркоз может длиться вечно. Такая вера — удел романтиков, вариация старой, как мир, неосуществимой мольбы о том, чтобы время остановилось.

По мнению Гульстада, прислушиваться к тем, кто «старости бояться не велит» (1: 690), означает строить жизнь на основе иллюзий. Со своей стороны он предлагает Сванхильд брак, в котором они обретут тихое счастье, взаимное уважение и тепло домашнего очага. Такое счастье — в пределах возможного, оно не имеет ничего общего с обманом, легкомысленной игрой или опасными иллюзиями. Гульстад воспринимает мир таким, каков он есть сейчас, в его мировоззрении нет места идеалам, за которые ратуют Сванхильд и Фальк.

После того как они соглашаются с Гульстадом, что время — неумолимый убийца всякой идеальной любви, в их жизни начинается новый этап. Гульстад им доказал, что пытаться жить идеальной любовью — значит пуститься в опасное плавание, и оно, скорее всего, завершится кораблекрушением. Проблема, которую Фальк, упоенный своей победой, казалось бы, уже решил, снова встает перед ними. Теперь они вынуждены искать другое решение конфликта между идеалом и действительностью. Это — их идеал. Они ему следуют, и он для них совершенно реален, поскольку они переживают его здесь и сейчас. А действительность — это изменчивое царство настоящего.

Нашим героям приходится считаться с миром, в котором они живут, и в то же время думать о будущем. Единственно возможный способ разрешить конфликт — создать особый мир для любви, такое «пространство», которое могло бы находиться как вне, так и внутри реальности, микрокосм, где время не движется и существует лишь «вечность». С другой стороны, они вынуждены подчиняться окружающей жизни, изменчивому царству настоящего, в котором им придется жить дальше. Они должны и примириться с безрадостной действительностью, и одновременно ей противостоять.

Это возможно, убеждает их Гульстад. Он и сам не вполне понимает, зачем это делает. Так, он признался, что знает, каково носить в себе идеальный образ: ему самому довелось испытать это в жизни. История его любви к плодовитой фру Строман доказывает, что человек может одновременно пребывать в двух мирах. После того как они расстались, Гульстад мучительно по ней тосковал. Ее образ долгие годы жил в его памяти, не старея, не изменяясь. Там, в памяти любящего человека, время было над нею не властно. Но недавно он повстречался с фру Строман в пансионате, и ее образ тут же рассыпался в прах. Всё кончено, заключил Гульстад. Идеала больше нет.

Гульстад — романтик, сделавшийся реалистом. Рассказывая свою историю, он предлагает Фальку и Сванхильд решение их собственной проблемы. Только в памяти преходящее может сделаться «вечным», только в памяти может осуществиться мечта о совершенной любви. В первую очередь признание Гульстада действует на Сванхильд. Фальку трудно заглянуть в будущее. Он вынужден согласиться, что его любовь может длиться долго, но не всю жизнь. И тогда Сванхильд рассказывает ему, как им следует поступить.

Расставшись в тот миг, когда их любовь достигнет своей наивысшей точки, они могут сохранить обретенное единство идеала и действительности в мире воспоминаний. Их реальное счастье будет разрушено, однако они понесут в себе — выражаясь символическим языком драмы — божественную идею. Ведь они, в отличие от окружающих, не умеют просто принимать мир таким, каков он есть. Таким образом, Сванхильд и Фальк вовсе не «смиряются» — они жертвуют своим счастьем, дабы сберечь идеал. Они создают для себя мир, в котором царит не гульстадовский, а их собственный образ любви — чувства, не подверженного какому бы то ни было изменению. Тем самым они как бы возвращают богатство, которое дается взаймы, но которое большинство людей либо проматывают, либо теряют. Из слов Сванхильд понятно, почему так важно сохранить этот дар нетронутым: настанет день платежа, и тот, кто не сможет вернуть свой долг, обречен.

Как и в других драмах Ибсена 1860-х годов, в «Комедии любви» на символическом уровне явно прослеживается идея спасения души и потустороннего мира. В этой перспективе Сванхильд и Фальк видят свое будущее. Сванхильд обладает более ясным взором. Ей приходится объяснять Фальку, каковы будут последствия их выбора. Тогда, и только тогда Фальк наконец ее понимает.

    Сванхильд.

Челн будущего — тонет он под нами,
Но вот доска, — и ветра дикий рев
Утихнет перед смелыми пловцами.
Пусть счастье гибнет, лишь бы берегов
Любовь достигла, пережив крушенье!

    Фальк.

Я понял. Но... расстаться нам с тобой,
Когда так чист свод неба голубой,
И нам открыт мир страсти, упоенья,
И лишь сегодня получил крещенье
Союз наш гордый, светлый, молодой?..
    Сванхильд.

Так хорошо. Стоим мы на вершине.
И шествие победное отныне
Окончилось. Но в страшный день суда
К ответу призовет судья наш строгий,
И горе, если на вопрос — куда
Исчезнул дар его — ответим, что дорогой
Утерян нами дар любви святой!

    Фальк (твердо, решительно).

Так сбрось кольцо!

    Сванхильд (горячо).

        Да?

    Фальк.

Взгляд я понял твой!
Ведь только так тебя догнать могу я!
Как душу к жизни вечной смерть ведет,
Так и любовь бессмертье обретет,
Когда желаний плотских сбросит гнет
И отлетит в духовный мир, ликуя,
Воспоминаньем став!.. Кольцо долой!
      (1: 697—698)

Когда Сванхильд бросает кольцо, она говорит при этом:

Для жизни скоротечной
Тебя утратила — и обрела для вечной!
      (1: 698)

Напоминание — договор

Размышляя о том, что их ожидает, Фальк говорит о будущем знамении, которое напомнит им о союзе, о договоре, заключенном между ними и Богом. Эти слова восходят к ветхозаветной традиции. «Ветхий Завет» означает договор или союз, заключенный некогда между Богом и людьми. Текст пьесы свидетельствует о том, что автор мыслил библейскими категориями. Особенно в этом эпизоде, где Фальк говорит, что образ из прошлого воссияет на небе, подобно радуге (1: 699). Аллюзия совершенно прозрачна: после всемирного потопа Бог сказал Ною и его сыновьям, что Он заключит с ними союз и в свидетельство этому на небе воссияет радуга.

Если Фальк и Сванхильд хотят соблюсти свой договор, который гласит, что любовь их должна пребывать неизменной, тогда им не следует рисковать и снова встречаться. Ибо в таком случае с ними может произойти то же, что и с Гульстадом: образ идеала и идеальной любви пропадет. «Дорогам нашим больше не скреститься», — говорит Фальк (1: 698). Это для них — единственная возможность.

В будущем Фальк думает целиком отдаться своей поэзии; теперь у него хватит для этого личного опыта и прозорливости. Он также осознал значение времени в жизни человека; скоротечность этой жизни — отнюдь не повод для того, чтобы тратить каждый миг на удовольствия. Герой определенно порывает с философией «наслаждения мигом».

От таких ограниченных воззрений на жизнь Фальк отказался еще в конце второго действия, но тогда он не догадывался, насколько серьезной окажется для него проблема планирования будущего. В тот момент Фальк полагал, что он и Сванхильд устроят свою жизнь так, как никому еще не удавалось. Но наши герои не отыскали средства победить время. Решение их проблемы находится лишь после встречи с Гульстадом. Духовное развитие Фалька прошло уже два этапа и завершается радикальным переворотом в его мировоззрении. Взгляд Фалька в финале драмы обращен в будущее и к Судному дню: он уезжает в горы, «навстречу всем возможностям» (1: 707).

На всех трех этапах присутствует как мир реальности, так и мир идеала. Первое действие: Фальк убежден, что царство идеала существует и оно принципиально отличается от окружающего мира. Второе действие: выступая с «чайной речью», он ратует во славу идеала и желает посвятить всю жизнь служению этому идеалу. Так он пытается убежать от тягостного мира «толпы», оказаться вне пределов ее досягаемости. Третье действие: Фальк и Сванхильд возвращаются в окружающую действительность, но в то же время создают для себя идеальный мир по ту сторону пространства и времени, где «толпа» не сможет переделать их по своему образу и подобию.

Так становится явным существование двух миров и двух планов, присутствующих в драме. Это — самое главное в заключительной сцене, после «разрыва» отношений Сванхильд и Фалька. Вплоть до этого момента по ходу действия драмы два ее плана все больше и больше отдалялись друг от друга, но в финале они вновь сходятся воедино. Конфликт исчерпан.

Фальк и Сванхильд жертвуют своим счастьем, но это — не единственное, что происходит в конце драмы. Чтобы драма, несмотря на все трагические последствия идеализма, легко и свободно двигалась к финалу, Ибсен возвращает на сцену элементы карикатурности. После того как наши герои решают расстаться, в действие вступает госпожа комедия. Сам Фальк не без легкомыслия присоединяется к комедийному действу, которое буквально перекликается с миром Хольберга:

    Фальк (с улыбкой).

И крикну вам, как Хольбергов Монтанус:
Земля плоска, меня надул мой глаз;
Плоска, как блин!.. Ну как, довольно с вас?
      (1: 701)

Внешне герой отрекается от своих взглядов на идеал — так представляется окружающим. Они полагают, что Фальк воспринял их мировоззрение. Но «хольберговская» реплика Фалька означает лишь то, что он в который раз признает безусловную правоту Гульстада. И все же — подобно Монтанусу — Фальк знает, что «земля кругла», и поэтому убежден в своем превосходстве.

Утверждение, что «земля плоска», звучит как откровенная насмешка по адресу того низменного уровня бытия, который не имеет связи с высшими уровнями и не стремится к идеалу. Двусмысленность этого утверждения — признак того, что два мира по-прежнему присутствуют в драме.

На низменном, комедийном уровне никто, разумеется, не понимает, что означает «разрыв» между героями. Представители мира толпы воспринимают его как настоящий разрыв, не подозревая о том единении, которое скрывается за этим «разрывом». Лишь Гульстад кое-что знает, поэтому он хранит молчание во время бурных и радостных сцен, которые разыгрываются по поводу того, что Фальк стал «безопасен для общества».

В этих завершающих сценах карикатура и комедия соседствуют с глубочайшей серьезностью. Вот пример: пастор Строман в традиционном комедийном стиле провозглашает «мораль» всей этой истории. Он говорит:

Сегодня мы усвоили ученье,
Что, как бы ни смущал нас дух сомненья,
Восторжествует правда все ж над ним,
И дух любви всегда...

    Гости.

...Несокрушим!
      (1: 704).

Хотя Строман изъясняется в характерном для пастора стиле, слова его в контексте драмы кажутся эхом речей Фалька и Сванхильд, обсуждавших, как им избежать «грехопадения», что является для них делом «правды» и какой триумф они готовят для своей любви.

Многозначность слов

Есть у «Комедии любви» особенность, которая бросается в глаза: нарочитая многозначность слов. Ибсен осознанно пользуется этим в обрисовке индивидуальности своих персонажей, благодаря чему они приобретают новые черты.

Это дает Ибсену возможность сталкивать два различных плана действия в одной точке соприкосновения — в слове. Многие слова для драмы становятся ключевыми — например, «любовь», «истина», «счастье», «призвание» и «жертва». Благодаря этому происходит группировка персонажей — на том основании, что они говорят одним языком и вкладывают в слова один смысл. Так Сванхильд и Фальк выделяются на фоне большой группы обитателей пансионата, которым присущи совсем другие особенности речи. Двое главных героев также говорят между собой на языке, который остальные не вполне понимают. В своей самой последней реплике — после того как она приняла решение выйти замуж за Гульстада — Сванхильд говорит:

Простилась я теперь с моей весною, —
Вот лист упал! Пусть свет меня берет!
      (1: 707)

Эти слова адресованы Фальку, а также воображаемому зрителю или читателю — кроме нас только Фальк понимает, какой смысл здесь имеют «лист» и «весна». Дело в том, что Сванхильд намекает на реплику Фалька в первом действии:

Отдайтесь мне, пока добычей света
Не станете! Пройдут весна и лето, —
Дороги наши врозь пойдут опять.
      (1: 607)

Когда Фальк предлагает это, он еще не стал тем человеком, которому героиня хотела бы посвятить свою жизнь. Она отвергает его предложение, и Фальк холодно произносит: «Довольно же. Пускай вас свет берет!» (1: 609). Как мы видели, понятия «свет» и «мир толпы» являются в драме сугубо негативными. Этот свет убого подражает идеальному миру, стремясь приспособить его к своим нормам. «Мирись», — говорит Стювер Фальку, то есть стань нормальным в глазах порядочных людей! Но «смириться» — значит пренебречь истиной, которая на символическом уровне драмы связана с божественным началом. Фальк использует еще одну библейскую аллюзию, чтобы подчеркнуть эту связь. После «чайной речи» Фалька пастор Строман говорит ему: «Кричи, петух идеи, в час ночной!» — на что Фальк отвечает:

А вы влачитесь со своей любовью,
Отречься от нее, не поведя и бровью,
Смогли вы раньше, чем пропел петух!
      (1: 654)

«Свет», «мир толпы» — синоним падшего человечества, которое не только утратило связь с высшим началом, но и прямо отвергает всё, что свидетельствует о стремлении человека подняться над плоской земной жизнью. Реплика Фалька адресована всем тем, кто бездумно довольствуется существующим порядком вещей, видя в нем цель и смысл жизни. От «Комедии любви» тянутся нити и к ратующему во имя идеалов Бранду, и к циничному конформисту доктору Реллингу из «Дикой утки».

Сад фру Хальм

В саду фру Хальм перед нами разворачиваются картины из жизни буржуазного общества эпохи Ибсена. Потому драматург и выводит на сцену целый ряд типичных представителей этого общества. Многое в драме указывает на то, что этот сад на Драмменсвейен мыслится как негативная параллель к райскому «саду жизни», Эдему. Гульстад шутливо сравнивает Фалька с библейским змием, но для других персонажей Фальк действительно выступает как враждебная, злая сила, с которой нужно бороться. Он ведь и в самом деле нарушает мир и гармонию, царящие в саду пансионата. Плод познания, который он тщетно предлагает отведать окружающим, может лишить их иллюзорной жизни в мнимом «раю». Однако настоящий Эдемский сад находится в другом месте, за «оградой», как Фальк говорит Линну. В буржуазной действительности довлеет жестокая «власть обычаев» (1: 657). Истина здесь становится ложью, счастье представляется тождественным всеобщему тупому довольству, а ум и энергия человека расходуются исключительно на добычу материальных благ.

Если Ибсен представил сад фру Хальм как норвежское общество в миниатюре и направил острие сатиры на общепринятое отношение к любви и браку, то ему, без сомнения, пришлось выслушать весьма нелестные оценки. Сам он впоследствии несколько преувеличивал масштабы этой критики, но те немногочисленные отзывы, которые появились после выхода пьесы, были вполне однозначными. Профессор Университета Христианин Маркус Якоб Монрад9 заявил, что концовка «Комедии любви» явно не соответствует идее произведения. Даже друг Ибсена Пол Боттен-Хансен10 писал о том, что пьеса, к сожалению, не укрепляет веры в идеал и не выглядит убедительной. Такие нападки кажутся странными. «Комедия любви» как раз отмечена самым последовательным идеализмом — это ее краеугольный камень.

Ибсен в своей драме критикует распространенную среди норвежцев веру в то, что существующий порядок вещей является единственно нормальным. Такую точку зрения он с усмешкой называет «здоровым реализмом». В предисловии 1867 года он пишет, что подобные воззрения не несут в себе ничего здорового и ничего реалистичного.

Романтизм или реализм?

По всем этим причинам между Ибсеном и его героем — поэтом Фальком — есть много общего. Так, Фальк утверждает:

И следуя призванью человека
Быть гражданином века своего,
Не забывай важнейший долг его —
Облагораживать задачу века!
И в будничном мирке есть красота,
Но надо знать ей подлинную цену
И понимать: кто мажет кистью стену —
Еще он Рафаэлю не чета!
      (1: 677)

Несомненно, к драме Ибсена можно предъявить другие, более обоснованные претензии, но обвинять ее в недостатке идеализма смешно. Слабым местом этой драмы, как и поэмы «На высотах», является, пожалуй, довольно абстрактное представление о взаимоотношениях людей в чувственной сфере. Кристиан Эльстер-младший прав, когда утверждает, что редко где Ибсен писал о любви так неэротично, как в «Комедии любви». Он считает это главным недостатком драмы. С точки зрения реализма можно легко усомниться в тех любовных чувствах, которые Фальк испытывает к Сванхильд. Не является ли драма в этом плане образцом «бумажной поэзии», против которой решительно восстает героиня? Прежде чем утвердительно ответить на этот вопрос, называя драму психологически недостоверной и неудачной, необходимо уяснить два предваряющих обстоятельства. Они связаны с той исторической ситуацией, в которой возникла пьеса.

«Комедия любви» была написана в те годы, когда главными наставниками Ибсена в эстетических вопросах были Юхан Людвиг Хейберг11 и Германн Геттнер12. Оба они, в особенности Хейберг, испытали влияние Гегеля. В гегельянстве идея занимает главное, центральное место в бытии и в историческом процессе. Ибсен же весьма высоко ценил Хейберга. В 1861 году он писал, что этот датчанин был «человеком, чье перо не написало ни одной строки, которую можно было бы обвинить в отсутствии вкуса». «Комедия любви» имеет много общего с хейберговской «Душой после смерти» (1841), указавшей на главный изъян современности — на ее отношение к идеальному. Человек целиком и полностью утешается «реальным». Представляется также, что Ибсен, работая над «Комедией любви», следовал традициям Шиллера с его жесткими моральными императивами в форме идеальных требований и целей. Театральная постановка, пьеса призвана играть воспитательную роль. Она должна поднимать человека над обыденностью, пробуждать в нем чувство собственного «благородства», осознание себя как существа свободного и гордого.

Второе историческое обстоятельство, связанное с первым, — это литературное течение, в русле которого возникла драма. Идея любви, которую отстаивают Фальк и Сванхильд, кажется уместной отнюдь не в каждую эпоху и не для каждого общества. Она произрастает и цветет в эпоху романтизма. Но корни ее следует искать гораздо глубже, — в средневековой концепции возвышенной любви. Мысль о том, что любовь несовместима с браком, также исходит из этой концепции. Речь идет о любви, которая не может быть счастливой — как в истории Тристана и Изольды.

Тот взгляд на любовь, который Сванхильд и Фальк исповедуют в финале драмы, может показаться как далеким от жизни, так и враждебным ей. Институт брака в этом обществе оказывается ненадежным, лишенным всякой поэзии, хоть и представляется стабильной, прозаичной сферой человеческого бытия. Нельзя сказать, что ценность домашнего очага отрицается полностью. Здесь мы можем ощутить присутствие другого Ибсена, можем заметить его легкий понимающий кивок защитникам семейного счастья, с которым возвышенный идеализм ведет безнадежную борьбу. Фальк в финале перебирается выше, ближе к горным вершинам и разреженному воздуху идеализма. Там он — как Сокол — может почувствовать себя дома. Но это мир одиночества, это мир разлуки и самоотречения. (Хотя герой отправляется в горы с попутчиками.)

Конечно, против такого воззрения на любовь можно возразить точно так же, как возражал Юлиан («Кесарь и Галилеянин», 1873) против христианского дуализма. Юлиан был возмущен мыслью о том, что человек должен «умерщвлять свою плоть здесь, дабы воскреснуть к жизни там» (3: 114). Манера речи Фалька с характерным для нее набором образов свидетельствует о том, что он мыслит смерть как переход к новой жизни. То есть к «будущей» жизни, о которой он с таким презрением говорил в первом действии. К концу драмы он высказывает противоположное мнение:

Как душу к жизни вечной смерть ведет,
Так и любовь бессмертье обретет,
Когда желаний плотских сбросит гнет
И отлетит в духовный мир, ликуя,
Воспоминаньем став!
      (1: 697—698)

«Жизнь — с начала до конца борьба и отреченье», — говорит Фальк в той же финальной сцене (1: 698). Вдохновленная христианством идея самоотречения, основанная на дуалистической концепции человека, и учение прежних романтиков об идеале идут здесь рука об руку. Таково мировоззрение автора в «Комедии любви», и нет оснований полагать, что влияние отдельных мыслителей — Вельхавена, Камиллы Коллетт или Кьеркегора — имело какое-либо решающее значение. Эта драма глубоко личностна — она демонстрирует как серьезность Ибсена, так и его жизнерадостное остроумие.

Фальк — поэт, или, точнее говоря, он становится поэтом за время своего существования в пределах действия драмы. Его предчувствие, что именно так и произойдет, кажется, подтвердилось. Процесс становления начинается благодаря встрече с девушкой — именно Сванхильд становится для Фалька проводницей в мир поэзии, предъявляя к нему два основных требования: ты должен писать стихи на основании собственного опыта, приводя в согласие жизнь и теорию. Ты должен иметь достаточно самообладания, чтобы вынести самые тяжелые жизненные испытания, в том числе и тогда, когда отличающий настоящего поэта идеализм потребует от тебя пожертвовать своим счастьем. Мир идеала во сто крат важнее для тебя, чем мир «толпы» — конкретная реальность, в которой ты живешь. Как поэт ты можешь реализовать себя, лишь соблюдая дистанцию по отношению к предмету описания.

Эволюция Фалька является настолько важной составляющей «Комедии любви», что может создаться впечатление, будто это — драма о поэте и его призвании. Но произведение гораздо шире, и сам Фальк расширяет значение слова «поэт». Это происходит к концу драмы, когда Сванхильд говорит ему, что теперь, после «разрыва», он сможет полностью посвятить себя поэтическому творчеству. Фальк отвечает, что он поднимается «ввысь», но путь его — шире, чем путь «поэта»:

Поэта? Нет! Путь каждого, чья грудь
Горячей верой в идеал согрета,
Кто бьется за него, где б ни стоял
И кем бы ни был — важен или мал!
      (1: 699)

При таком расширенном толковании слов «поэт» и «поэзия» Сванхильд тоже относится к числу «поэтов». Важно отметить, что именно она, а не Фальк первая указывает путь решения их проблем. С учетом этого мы можем расширить проблематику драмы: «Комедия любви» — пьеса о способности человека за внешней прозаической действительностью видеть иную, высшую реальность. А еще о способности хранить свои обеты, при помощи данного опыта. В этом отношении Фальк и Сванхильд явно выделяются как главные герои драмы. Хотя они вынуждены принять далеко не идеальные условия обыденной человеческой жизни. Из всех персонажей драмы им одним придется остаток жизни нести свой крест, живя как в мире реальности, так и в мире идеала. Но они не сомневаются в том, какой из этих миров для них важнее.

С этой точки зрения даже тема поэзии как таковой представляет определенный интерес. Ибо мы знакомимся с поэтической программой не одних только Сванхильд и Фалька. Гульстад также излагает свои взгляды на поэта и поэзию. Возникает впечатление, что Ибсен, выводя этот образ на сцену, хотел усилить «эстетический» план драмы. Несколько раз автор дает Гульстаду возможность высказаться по поводу поэзии, хотя больше в метафорическом смысле этого слова. Взгляды Гульстада на поэтическое искусство отличаются от взглядов Фалька.

Впервые Гульстад говорит о своей причастности к поэзии в той сцене первого действия, где он делится с Фальком собственными планами относительно помолвки:

    Гульстад (с улыбкой).

А творчество — прилипчивый недуг.

    Фальк.

Прилипчивый?

    Гульстад.

Да, вот и я, мой друг,
Ношусь с поэмою...
(таинственно)
      но в духе строго
Реальном, — реалист я.

Правда, Гульстад (и, похоже, Ибсен согласен с ним) искренне не считает себя настоящим поэтом. Чуть позже он так и скажет: «Я не поэт» (1: 612).

В решающей финальной сцене с участием Сванхильд, Фалька и Гульстада вновь затрагивается тема поэзии:

    Гульстад (улыбаясь).

Я поэму,

Как вам сказал вчера, в душе ношу...

    Фальк.

Реальную?

    Гульстад (медленно кивая головой).

Да.

    Фальк.

На какую тему?

    Гульстад (смотрит с минуту на Сванхильд и затем опять обращается к Фальку).

Сошлись мы с вами в теме.
      (1: 685)

Итак, «общая тема» Фалька и Гульстада — это их отношение к Сванхильд. Но они любят ее настолько по-разному, насколько у них вообще отличается восприятие жизни. Каждый из них создает свою собственную «поэму» на тему Сванхильд, по-своему описывает в ней мир, по-своему заглядывает в будущее. В различии этих двух творений проявляется различие двух «сочинителей». Романтик Фальк против реалиста Гульстада.

Дважды подчеркнуто, что поэзия Гульстада «реальна», она основана на восприятии конкретной действительности. Его занимает единственно эта реальность; он считает взгляды Фалька на любовь иллюзией, безумием, игрой и блефом. Таким образом, Гульстад отрицает романтику своей молодости, полагая, что теперь ему пристала иная мудрость: «Любви и след простыл», — говорит он о своем юношеском идеале (1: 687). Герой сделался своего рода «житейским философом» — приземленным, реалистичным бытописателем человеческих судеб.

В противовес гульстадовскому воззрению на житейский опыт как на оптимальный путь к мудрости Фальк и Сванхильд провозглашают свою теорию, которая в идейном плане обнаруживает явное родство с христианским неоплатонизмом: любовь как «феномен» земной жизни является лишь бледной тенью изначальной идеи любви. Фальк и Сванхильд настроены метафизически, а Гульстаду это кажется самообманом. Их стремление покинуть общество обывателей, их идеализм и ясное видение иного мира, их мечта о возвращении потерянного рая — все это подтверждает, что наши герои живут в мире романтизма и не тронутой грехопадением природы. Они — дети весны и чувствуют себя как дома под куполом звездного неба.

Слова «романтизм» и «романтический» звучат в драме неоднократно, и мы опять видим, для чего Ибсен наметил в ней точки соприкосновения двух планов — комического и «серьезного». Впервые указанные слова появляются в сцене, следующей за вступительной песней Фалька. Мелкий чиновник Стювер признаётся, что в свое время он баловался стишками, и его возлюбленная, фрекен Шэре, заявляет присутствующим, что Стювер по натуре романтик. Стювер возражает, что теперь с этим покончено, не уточняя, однако, с чем именно он «покончил» — с поэзией или с романтизмом вообще. Фальк комментирует, что со временем романтизм обычно проходит. Чуть позже фрекен Шэре вновь вспоминает о романтизме, на сей раз — в связи со Строманом, который в молодости также занимался сочинительством. Она говорит: «Я всё так называю, что не во вкусе будничных людей» (1: 557). Впрочем, Фальк — по другим соображениям — вполне мог бы подписаться под этими словами.

Мало-помалу обитатели пансионата перестают восхищаться романтизмом, особенно когда Фальк угрожает обнародовать как стихотворные опыты Стювера, так и «романтическую» историю жизни Стромана. Пастор протестует: «Создатель, что за план?! Да разве жизнь моя похожа на роман!» (1: 653). И фрекен Шэре спешит всех заверить, что она ничего такого не говорила. Но именно в том и заключается главное предательство этих людей, считает Фальк. Они не сохранили в себе романтического мировосприятия с его идеальными императивами.

Не приходится сомневаться, кому из героев драмы — романтикам или реалистам — симпатизирует Ибсен. Но все же он позволяет реалисту Гульстаду заполучить Сванхильд. Ибо так понимали женский вопрос современники драматурга: о Сванхильд должен кто-нибудь позаботиться. Гульстад, с его благородными и гуманными чувствами, несмотря на все прочее, представляет для Сванхильд оптимальный вариант. Он изображен вовсе не как карикатура на человека, и Ибсен обходится с ним весьма мягко. Но благословение автора получает не он, а двое наших героев.

Фальк — двуликий Янус

«Комедия любви», таким образом, — драма не только о призвании поэта. Подобное утверждение справедливо лишь в том случае, если слову «поэзия» придается, как у Фалька, расширенный смысл. Прежде всего, это произведение о фундаментальном противоречии между человеческими устремлениями и человеческим бытием. Жизнь есть борьба, борьба с миром «толпы», который навязывает нам свои понятия о «сообразности» и свой грубый материализм. Борьба эта может происходить в разных областях жизни, в данном случае она разворачивается в области любви. «Бранд» покажет нам более ясно, что борьба ведется за саму личность, она захватывает человека целиком, а не только какой-то один аспект его бытия. В этой борьбе каждому человеку следует быть готовым к тому, что жизнь может обернуться катастрофой, подобной кораблекрушению.

Челн будущего, — тонет он под нами.
Но вот доска, — и ветра дикий рев
Утихнет перед смелыми пловцами.
Пусть счастье гибнет, лишь бы берегов
Любовь достигла, пережив крушенье!
      (1: 697)

Здесь заметна перекличка с поэмой «На высотах», где Ибсен писал: «Сник мой парус, надломлено древо мое» (перевод П. Карпа).

Очевидно, что на данном этапе Ибсена особенно интересуют ответы на следующие вопросы: как дорого обходится идеалисту борьба за свои идеалы и нужно ли отказываться от норм и условностей общества, если этого требуют твои убеждения? Нельзя обрести нечто новое в собственной личности и в образе жизни, ничего при этом не потеряв. Горькие утраты не являются злом — они придают жизни содержание и смысл. Борьба, которую описывает Ибсен, пользуясь библейской символикой и библейскими аллюзиями, — это борьба между идеалом и действительностью, между божественным и «мирским» авторитетами. Но драматург вовсе не собирается выступать проповедником христианского мировоззрения. Он просто использует тот язык, который понятен его публике.

Сванхильд и Фальк должны найти свое место в том мире, в том обществе, где они вынуждены существовать. Поэтому в каждом из них продолжают жить две натуры, две личности. Поэтому они приемлют как царство «духа», так и царство «плоти». Фальк тем самым разрешает конфликт между этими двумя противоположностями, на который он намекал в первом акте — хотя и полушутя. И он, и Сванхильд в итоге обретают себя на двух уровнях действия драмы. Линн считает, что Фальк — двуликий Янус. Эта «двуличность» человека в «Комедии любви» отражает двойственность его натуры, а еще символизирует ту «победу в поражении», которую, несмотря ни на что, одержали Сванхильд и Фальк. Как и сам Ибсен, Фальк носил в своей груди лютню с «двумя рядами струн» (1: 706).

Ибсен говорил, что поэма «На высотах» и «Комедия любви» отмечены личной «жаждой свободы». По некоторым репликам Фалька, пожалуй, можно догадаться, о чем идет речь: «Свобода — в том, чтоб твердо идти, куда призванье нас влечет». Однако, освобождаясь, человек становится одиноким, лишенным постоянных спутников и друзей.

Поэтому, а также потому, что счастье — отнюдь не главное в жизни, конфликт между идеалом и действительностью приобретает трагический характер. Таким образом, «Комедия любви» является также и трагедией любви. В предисловии к изданию своей пьесы «Катилина» в 1875 году Ибсен высказывается о собственном творчестве, и это его высказывание прежде всего относится к «Комедии любви»: «Многое, что стало предметом моего творчества в позднейшее время: противоречие между способностями и стремлениями, между волей и возможностью, противоречие, составляющее трагедию и вместе с тем комедию человечества и индивида, — всё это проступало уже в этой драме ("Катилине". — Авт.) туманными намеками...»

В «Комедии любви» сплетаются воедино трагедия и комедия — человечества в целом и отдельного индивида. Пьесу вряд ли можно назвать шедевром, но она, несомненно, одна из самых жизнерадостных в творчестве драматурга. К тому же она предвосхищает те идеи, которые лягут в основу «Бранда» и «Пера Гюнта». «Комедия любви» также представляет интерес как попытка соединить две классические разновидности драмы. Помимо этого, пьеса показывает, в какой степени Ибсену удалось создать свой словесный театр. «Комедия любви» — подлинное пиршество слов, где слова с их многозначностью связывают воедино оба плана действия драмы и постепенно намечают символические контуры той трагедии, которая является составной частью комедии. Некоторые из главных символов — такие как «смирение» и мир «толпы» — с идентичным смыслом появляются в «Бранде». Сам Ибсен характеризовал «Комедию любви» как предшественницу или набросок «Бранда». Несомненно, этот «эскиз» демонстрирует позицию автора: делай выбор в пользу идеала, даже если такой выбор приведет к жизненному краху и тебя, и окружающих.

«Комедия любви» — произведение явно «антиреалистическое». Это символистская пьеса в том смысле, что идея и идеал должны соотноситься с конкретным описанием человеческих судеб и социальной среды. Если же понимать произведение совершенно буквально, применяя к нему психологические и бытовые критерии, то легко впасть в заблуждение. Пожалуй, именно под таким углом зрения современники восприняли «Комедию любви» уже в год ее выхода — чем и объясняются нелестные отзывы в адрес автора. Современники увидели в пьесе сатиру, но не увидели идеализма. Поэтому Ибсен был совершенно прав, когда сказал позднее, что этой публике не хватает «дисциплины мысли и умственной дрессировки» (4: 549). Ибо здесь мы имеем дело с театром идей, с драматургией мысли. Можно, конечно, добавить: с довольно абстрактной драматургией. Именно так в свое время писал о творчестве Ибсена Бьёрнсон. Однако и он признавал, что Ибсен достоин уважения за свой интеллект.

Кое-кто отрицательно воспринял драму Ибсена, вероятно, из-за того, что в то время реализм уже считался эталоном искусства. Хотя этот реализм отражал действительность в идеализированной, поэтической форме, с его требованиями уже нельзя было не считаться.

Все возрастающее влияние реалистического искусства сказалось и на восприятии публикой «Бранда» и «Пера Гюнта». Многие современники Ибсена не смогли понять того высокого идеализма, который был — и остается — движущей силой этих произведений. «Бранд» и «Пер Гюнт» — два родных брата, дети позднего норвежского романтизма. Поэтому Ибсен вполне осознанно отправляет обоих главных персонажей по следам охотника из поэмы «На высотах» и поэта Фалька — к тем вершинам, с которыми связаны их индивидуальность и судьба.

Примечания

1. Фридрих Август Шлегель (1772—1829) — немецкий писатель, критик и философ, один из основоположников философии и эстетики романтизма. Роман «Люцинда» (1799) — самое известное из художественных произведений Шлегеля.

2. Магдалена Туресен (1819—1903) — известная норвежская писательница, прототип героини пьесы Ибсена «Женщина с моря».

3. Фальк (Falk) — сокол (норв.).

4. Халвдан Кут (1873—1965) — норвежский историк и политик, автор двухтомной биографии Ибсена (1928—1929).

5. Лови день, лови момент (лат., цитата из Горация).

6. Вигдис Юстад — профессор, историк литературы, автор многих статей и монографий о творчестве Ибсена.

7. Ибсен Г. Полн. собр. соч. СПб., 1909. Т. 4. С. 291.

8. Так проходит великолепие любви (лат.).

9. Маркус Якоб Монрад (1816—1897) — профессор философии, последователь Гегеля.

10. Пол Боттен-Хансен (1824—1869) — норвежский писатель, критик, журналист.

11. Юхан Людвиг Хейберг (1791—1860) — датский писатель и критик, оказавший большое влияние на эстетику позднего скандинавского романтизма.

12. Германн Геттнер (1821—1882) — немецкий философ, историк литературы и искусствовед.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница

 
 
Яндекс.Метрика © 2024 Норвегия - страна на самом севере.